Это меня доконало.

– Ну все! – взревел я и бросился на Рамона, но зацепился ногой за ковер и повалился на пол.

Падая, я успел схватить Рамона за руку и увлечь за собой. Лопата, Дермот, Мексика, Большой Боб – все это выплеснулось наружу сразу, как вулкан, как ураган беспорядочных ударов и хриплых воплей.

Боже мой!

Удар, еще удар, вопли, искры из глаз… Вот она, разрядка, наконец‑то! Крича что‑то невнятное и брызжа слюной, я попытался прижать Рамона к полу, но он тоже был не из слабых и сумел меня сбросить. С полминуты я невнятно бранился, пытаясь ухватить его за одежду и швырнуть на стекло кофейного столика, но Рамон ударил меня локтем в горло и, проворно вскочив, сунул руку за отворот куртки. Он не достал оружия, но угроза была достаточно ясной.

– Ну давай же, давай, сделай это! – с хохотом кричал я, лежа на полу.

– Успокойся, Майкл, – сказал Рамон и слегка попятился, но руки из куртки не вынул.

Примерно секунду я смотрел на него снизу вверх, прикидывая, броситься мне на него или нет, и решил оставить все как есть.

Я выдохся.

Еще с полминуты мы настороженно следили друг за другом, потом я сказал:

– Убирайся из моего дома. Не знаю, что тебе от меня нужно. Ты вампир, вот ты кто. Стервятник. И Кастро тоже больше ко мне не подсылай…

– Бога ради, не знаю, что это на тебя нашло… Честное слово, если я что сказал…

– Ты, кажется, оглох? Убирайся, – устало повторил я.

Рамон открыл входную дверь и, выйдя, бесшумно прикрыл ее за собой.

– Сволочи! – громко сказал я, корчась посреди комнаты. Я ждал слез, но слез не было. Тогда я попытался вызвать их нарочно, но так и не сумел заплакать.

Весь следующий день я оставался в постели. Никто ко мне не пришел. Кастро не принес свою курицу. А я даже не читал. Я вообще ничего не делал – только лежал, глядя в потолок, да пил ржавую воду из‑под крана.

В конце концов я все же оделся и отправился в ресторан на углу Бродвея и 189‑й улицы. Меню было целиком на испанском, и я выбрал блюдо, название которого, как мне казалось, означает что‑то вроде тушеного мяса. Но это оказался суп из потрохов, в котором плавали кусочки чего‑то, напоминавшего разрезанный на части человеческий эмбрион. Я так и не смог заставить себя притронуться к нему; расплатившись, я попытался уйти, но оскорбленный в лучших чувствах официант задержал меня, обещая принести что‑нибудь особенное, что мне наверняка понравится. Поскольку в зале я был единственным клиентом, из кухни вышел даже шеф‑повар, который стал уговаривать меня попробовать суп. Я пытался отговориться ссылками на библейские запреты, но ни повар, ни официант не были с ними знакомы. Хуже того, ни один из них не владел ни одним сколько‑нибудь удобопонимаемым вариантом английского, и мы никак не могли договориться. Они только хотели любезно меня накормить, но я повел себя как последний зануда и в конце концов добился того, что в их речи стало все чаще повторяться слово puta . Тогда я поспешил вернуться домой и на обратном пути купил в ларьке пакет доминиканского печенья.

Вечером я достал из холодильника упаковку «Короны», включил телевизор и, вооружившись пультом, принялся переключать каналы. Но ничего интересного я так и не нашел, и неудивительно, поскольку доступа к кабельным программам у меня не было. Правда, в одной из передач я услышал, что в Ирландии опять произошли какие‑то волнения, но это вряд ли можно было считать новостями.

Я лег спать довольно рано, а проснувшись утром, решил немного прогуляться. Я быстро натянул джинсы, футболку, свитер и черный плащ. Дойдя до моста Джорджа Вашингтона, я зачем‑то потащился на другую сторону. Примерно на середине моста я остановился и стал смотреть вниз, на Гудзон и оконечность Манхэттена.