Ночью за мной пришли. Двое милиционеров. Но, опросив родителей, соседей, которые видели меня сидящим на ступеньках в кинозале до такого-то времени, оставили меня дома. А на другой день выяснилось, что мои обкуренные приятели, накануне вечером раздобыв где-то ещё портвейну, затащили в подъезд девятиклассницу и изнасиловали. Их судили и отправили по колониям для несовершеннолетних. Так и пошли они, насколько я знаю, по тюрьмам и лагерям, большинство сгинуло…

Называлась картина, демонстрировавшаяся в «Прогрессе» вслед за итальянской комедией, «Братья Карамазовы» по роману Достоевского. Вскоре после суда над приятелями мы проходили в школе Пушкина. Галина Степановна, учительница литературы, рассказывала о его трогательно-возвышенном отношении к друзьям, о декабристах и том, как мужественно ответил Александр Сергеевич императору, что будь он 14 декабря в Петербурге, был бы на Сенатской площади с ними… «Подумайте, ребята, — вопрошала импозантная Галина Степановна, — а вы способны на такой мужественный ответ? Вы были бы со своими друзьями?..»

И я подумал: со своими дворовыми друзьями, скорее всего, я был бы в том подъезде — если бы не магия кино; от мысли этой ледяной пот заструился между лопатками у меня, сидящего на последней парте под портретом Федора Михайловича Достоевского в кабинете русского языка и литературы.

…А теперь, возвращаясь из киношного Неаполя-68 в реальный, не менее, впрочем, киношный Неаполь-86, вдыхая всей грудью, всем существом вбирая в себя Неаполитанский залив с Везувием на заднем плане, затянутым сфуматто, как говорили старые итальянские мастера, я размышлял о том, что ничего бы этого не было, не задержи меня тогда крик вопиющего в «Прогрессе» Мити Карамазова: не стал бы я, естественно, зятем Ульянова, не отправился бы с ним в круиз по Средиземноморью… Это к вопросу о судьбе. И — о душе и плоти.

«Всю нарядность Неаполитанского залива с его пиршеством красок я отдам за мокрый от дождя ивовый куст на песчаном берегу Оки», — написал Паустовский. Хорошо написал. Но трудно с этим согласиться, глядя на «не знающий себе равных в мире» залив.

…Брюнетистые, с волосатыми руками мотоциклисты и почему-то блондинистые в основной своей массе, с развевающимися на ветру волосами мотоциклистки в коротеньких джинсовых шортиках с бахромой, мчащиеся на могучих японских мотоциклах по набережной Санта-Лючия; двухметроворостые, слепленные из мускулов, с бритыми затылками американские морские пехотинцы, которые, говорят, раньше вытворяли в городе чёрт знает что (о чём свидетельствовал беспримерный знак у въезда в узенькую улочку: «На танках въезд воспрещён!» — морпехи однажды решили подъехать к местным девчонкам на танке, тот застрял между домами, снеся угол), но неаполитанцы, конкретные и не лыком шитые (примерно половина коренного населения пусть недолго, но любовалась родным заливом через решётку), хоть и пониже ростом и не столь накачанные, объяснили морпехам что к чему (смех смехом, а четверых не стало), научили уважать и Неаполь, и неаполитанок; больше семидесяти пяти тысяч жителей на один квадратный километр при общеевропейской норме в городах — десять тысяч; исписанные, изрисованные аэрозолем, покрытые плесенью стены; кухонные столы, работающие телевизоры и даже кровати прямо на улицах; кучи мусора на перекрёстках — последняя вспышка холеры была несколько лет назад; верёвки с бельём, опутывающие улочки разноцветной причудливой паутиной; пустующие прохладные бары, в которых скучают, закинув ногу на ногу, на высоких стульях очаровательные одинокие посетительницы или хозяйки; старухи с проваленными глазами, во всём чёрном; витрины, роскошные, сверкающие, за которыми не видно покупателей; рыбный базар, один из крупнейших на Средиземноморье; спорящие о футболе, яростно размахивающие руками старики — во всём мире принято перебивать, перекрикивать, а здесь просто берут за руку, и лишённый возможности жестикулировать неаполитанец тут же беспомощно замолкает; университетский дворик, покрытый, словно инеем, вколотыми в деревья, в лавки, в стены, в землю белыми шприцами наркоманов; проститутки, женщины и мальчики, мужчины и девочки, юные красавцы возле отелей к услугам состоятельных туристок в основном из-за океана — доходы от проституции, которые получает неаполитанская каморра, превышают доходы промышленных предприятий города; плакаты, изображающие почти обнажённую блондинку с накачанными, как баскетбольные мячи, грудями и с надписью поверх этого великолепия: «Голосуй за меня! Я против всякой цензуры! Я — сама любовь!»; дворцы, крепости, храмы, и всё в прекрасном состоянии, хотя им и девять веков, и двенадцать, и полторы тысячи лет… Это — Неаполь.