Между гаражными рядами задувал злой зимний ветер, и было трудно идти по обледенелой колее.

«Возьмите мою девочку, Олечку, возьмите, возьмите, она умненькая, она отличница, у неё всё-всё получится!»

Не будь у неё этого возмутительно дорогого кольца на пальце, он попросил бы тысяч десять, не больше, а то и пять.

И с чего он вообще взял, что имеет к её самоубийству какое-то отношение? Напилась баба, или в любовных передрягах запуталась, вот и…

Только ездить на «Жигулях» он всё равно не сможет, и продать не сможет, несмотря не то, что считает себя злым, напористым и не обременённым дурацкими принципами.

Её хоронили в метель.

Мёрзлая земля гулко стучала по крышке красного гроба.

Косоротов стоял в стороне от группки заплаканных тётушек и курил одну сигарету за другой. Он бросил курить лет пятнадцать назад, но сегодня без сигарет не смог обойтись.

«И зачем я сюда припёрся?» – в сотый раз задал он себе вопрос и в сотый раз не нашёл на него ответ.

Владлен Петрович глазами поискал Олечку. Она стояла рядом с какой-то женщиной, обнимавшей её за плечи, и почему-то смотрела на небо – такое же белое, как и сугробы. Олечка не плакала, а как будто что-то выискивала глазами в белом безграничном, бездонном пространстве.

Наверное, кто-то сказал ей, что мама теперь на небе, догадался Владлен Петрович.

«Самоубийство – грех, – подумалось вдруг ему. – Страшный грех! Ведь не зря самоубийц раньше хоронили за воротами кладбищ!»

Он прислушался к себе – стало ли ему легче, от того, что мамаша Олечки страшная грешница?

Вроде не стало.

На могиле поставили деревянный крест, к нему прислонили пластмассовый дешёвый венок. Тётушки, плотной стайкой окружив Олечку, повели её к автобусу.

Только одна тётка осталась стоять – та, которая обнимала девочку у могилы.

Отбросив сигарету, Косоротов подошёл к ней и молча положил на рыжеватый холмик шесть красных роз, которые всё это время держал за пазухой.

– Это взятка её сгубила! – вдруг всхлипнула женщина.

Косоротов вздрогнул, словно его ударили по лицу.

– К-какая взятка? – еле ворочая языком, зачем-то переспросил он.

– Как Олечка заболела, у Анны Андреевны тоже болезнь началась – депрессия. Но она боролась, лечилась, понимала, что ребёнок целиком от неё зависит. Она справилась и со своей болезнью, и с Олечкиной, квартиру продала, угол снимала, но справилась! А тут пришла как-то вся в слезах, говорит – кольцо надо продать, а то Олечке в школу далеко ездить придётся. Она слабенькая, ей на остановках зимой стоять нельзя, а на домашнее обучение у Анны Андреевны денег не хватит. Я ей говорю: иди в прокуратуру жалуйся, а она – не возьмут у меня одной заявление, нужно чтобы все родители под ним подписались. А кто ж подпишется? Все боятся, везде круговая порука… Сдала она кольцо в какой-то ювелирный магазин за полцены, Олечку в школу устроила, а сама как не своя стала. Таблетки свои пила, но не помогало. Пришла ко мне как-то, не в психушку же мне, говорит, ложиться! В ребёнка пальцем тыкать будут, что мать сумасшедшая. В общем, не пошла она к докторам, да и денег у неё уже не было. А то кольцо ей сильно дорого было, она даже когда дочку от лейкемии спасала, не продала его. Всё говорила: единственное, что сможет девчонке в наследство оставить – это кольцо. Я точно не знаю, откуда оно у неё, я ведь соседка просто, не подружка даже, но вроде бы отец Олечкин это кольцо ей подарил. Вот беда так беда!.. Анна Андреевна как кольцо продала, ходила мрачнее тучи и обмолвилась как-то, что дочке, наверное, в интернате лучше будет, чем с ней. Ох, не уберегли мы Анну Андреевну…

– А отец-то где? – спросил Косоротов, закуривая.