– А отец-то где? – спросил Косоротов, закуривая.

– Да шут его знает, – пожала плечами тётка и медленно пошла к воротам.

Косоротов тоже пошёл, но не за ней, а в другую сторону, – туда, где в ограждении были отогнуты два прута, и на остановку можно было попасть по короткой дороге.

– Эй, а вы кто Анне-то будете? – крикнула вдруг ему тётка вдогонку.

Владлен Петрович не выдержал и побежал к спасительной дырке, высоко задирая ноги и увязая в глубоком снегу.

Прямо так – с помятым капотом, искорёженным бампером, разбитыми фарами. Продал, не торгуясь, первому, кто откликнулся на объявление в газете.

Жене он не стал ничего объяснять, хотя она и приставала со слезливыми расспросами.

Олечку он в школе больше не видел, её и вправду забрали в интернат.

Жизнь потекла привычно и монотонно, наполненная повседневными заботами и делами – та самая жизнь, в которой выживает сильнейший.

Только Владлена Петровича стали мучить ужасные головные боли.

Голова начинала болеть с утра, болела весь день, а к вечеру ломота в висках становилась невыносимой. Затихала боль только во сне и, то, если жена делала на ночь массаж.

«Сходить, что ли, в церковь, покаяться? – тоскливо подумал как-то Косоротов, но тут же спросил себя: – А в чём?! В чём покаяться-то?! Что я такого сделал?! Все брали, берут и брать будут! Потому и несут, потому и дают, что все вокруг знают, что все берут! Приди она в другую школу посреди учебного года, тоже бы намекнули – плати! И заплатила бы, и кольцо продала, и под трамвай точно так же бы бросилась, потому что больная была мамаша! На всю голову больная!»

В церковь он всё же сходил.

Постоял перед ликом Николая Чудотворца, помолился, как умел.

Но головные боли только усилились. Теперь голова болела даже во сне и никакой массаж, никакие таблетки не помогали.

Невропатолог ничего толкового не сказал.

– Это у вас нервное. Так называемая «боль напряжения», – заявил врач и выписал «Новопассит».

Владлен Петрович его даже покупать не стал.

«А вдруг у меня рак?!» – подумал он, проснувшись однажды утром, и эта мысль панически испугала его.

Впервые в жизни он понял, что тоже может оказаться в рядах не тех, кто «сильнейший».

Жена смотрела на него тревожно и жалостливо. Она уже давно не пыталась его ни о чём расспросить.

И тогда он решил лечиться сам.

Как умел, как понимал, и как чувствовал.

Косоротов задействовал все свои связи, чтобы найти, в какой интернат определили Олечку. А ещё он задействовал весь свой авторитет, чтобы добиться – нет, не усыновления, всего лишь опеки над осиротевшим ребёнком. Он ничего не сказал об этом Зое, потому что её мнение всё равно ничего бы не изменило.

Холодным, промозглым вечером он приехал на такси в интернат и забрал из казённых стен худющую, бледную девочку с нереально большими глазами.

– Пойдёшь ко мне жить? – сурово спросил её Косоротов, обматывая тонкую шейку розовым длинным шарфом, который купил на рынке.

– Не знаю, – пожал плечами ребёнок. – Мне и здесь хорошо.

– Здесь тебе плохо, – отрезал Владлен Петрович и, зачем-то взяв её на руки, понёс в машину.

Голова разрывалась от боли.

«А вдруг я умру? – подумал он, усаживая Олечку на заднее сиденье такси. – Вдруг умру, и девчонка опять осиротеет?!»

– Нет, ну у тебя кошка, собака, или хомяк на худой конец-то хоть есть?! – звонко спросила Оля, разматывая шарф в жаркой утробе машины.