Мартин проводил его взглядом. Мысль, которая родилась вчера, ожила и толкнулась о виски, настойчиво и упрямо.

Он подошел к кустам и накрыл ладонью одну из мертвых роз. Зажмурился и попытался представить, что невидимые нити соединяют его с кустом.

Ничего не произошло. Розовый куст остался мертвым. Он не мог воскрешать и чинить сломанное.

Шмель с обиженным гудением сел на лацкан сюртука и затих. Мартин задумчиво смотрел на кусты. Нарисовать новые?

Мартин задумчиво осмотрел на ладонь, перечеркнутую тонкой красной линией.

Бритва все еще лежала в кармане. Он чувствовал ее сквозь подклад сюртука и ткань брюк, словно рукоять касалась кожи. Ледяная, гладкая, с небольшой трещинкой и съемным лезвием. Лезвие Виктор подбросил режиссеру, а рукоять… куда он дел рукоять?

Мартин достал бритву и вытащил лезвие, молча глядя в его зеркальную поверхность. Потом прикоснулся к нему кончиком пальца, подождал, пока кровь растечется по коже и сжал в руке мертвую розу. На сухих желтоватых лепестках остались черные пятна.

Мартин наблюдал.

Пятна медленно исчезали. Сухие лепестки впитывали их, и несколько секунд Мартину казалось, что этого недостаточно, что власть над собственным миром окончательно потеряна.

Все же дети всесильны – пока он верил в то, что может построить дом и создать живого шмеля или светящуюся рыбку все, чем ему приходилось расплачиваться – слабостью и головной болью. Когда он вырос – продолжал верить, потому что не было еще Мари с ее историями, и проклятой бритвы с ледяной рукоятью.

Теперь все иначе.

«И на че», – мурлыкнуло из темноты.

Роза медленно расправляла лепестки, единственный живой цветок на высохшем кусте – белоснежный, бархатисто прохладный на ощупь.

– Значит, вот так теперь мы будем играть, – прошептал Мартин, провожая взглядом сорвавшегося с лацкана шмеля.

Если Виктор жаждет крови – он получит ее.

…

Виктор смотрел в потолок, позволяя серому домашнему полумраку смыть остатки кошмара, словно теплой речной воде.

Нет рядом ни Ники, ни Риши с обугливающимся под черными слезами лицом.

– Почему?! – не удержавшись, выкрикнул он в серую тишину, швыряя подушкой в стену. – Почему так?!

«Кажется, это ты так решил», – отозвался Мартин, вернувшийся из беседки.

– Ты! Скажи мне Мартин, какого черта?! – хрипло спросил он, садясь на край кровати. – Я видел… видел…

«Я знаю», – сдержанно отозвался Мартин, и в его голосе Виктор расслышал странное разочарование.

Его знобило. Холод, растекающийся в груди был мокрым и тяжелым, он сжимал легкие и давил на ребра, делая дыхание свистящим и хриплым и добавляя в воздух битое стекло.

«Чудно. Я не знаю, что сказать. Кто то говорил, что он Бог и от пневмонии не умрет», – напомнил Мартин, и сарказм в его голосе раздражал сильнее некстати свалившейся болезни.

– Я много чего говорил. Не заметил – я все время вру, – огрызнулся он.

Почему ему казалось, что Мартин способен заполнить чем то пустоту в его душе? С чего он взял, что возвращение Мартина исцелит какие то раны, даст жизни смысл и что игра, которую он начал и правда что то исправит?

Ники не было в комнате. Наверняка читала на кухне. Он представил себе, как она сидит в кресле, закинув ноги на подлокотник. Рядом на столе – чашка чая и полная пепельница. Ника много курит, когда никто не видит. Мало ест, много курит, пьет много кофе и чая, и всегда делает это незаметно для остальных. Иногда Виктору казалось, что он влюбился в тень, вырвав ее из стены и заставив принять облик девушки, которая жила с ним. Где то оставалась ее хозяйка – совсем другая, та, кого он увидел под маской отчужденности в беспощадном дневном свете, когда…

«Покажи мне», – вкрадчиво попросил Мартин.