Возвратившись, он описал Мильтону события этого дня, и ему показалось, что слепец встревожился, слушая об индейском волшебнике. «Такого не должно быть, — сказал он. — Это против правил и нравственности». Он ощупал свою ногу и тяжело вздохнул. Именно в ту минуту Гусперо внезапно решился рассказать ему об индианках из Мэри-Маунт — как некоторые из них повыходили замуж за англичан и нарожали детей. Услышав это, Мильтон, с пылающими щеками, вскочил и вышел в сад. До Гусперо донеслись бормотание и стоны, поэтому он испуганно поспешил к окну. Мильтон, на коленях, вдыхал запах цветов, а затем, совершенно внезапно, начал выдергивать самые душистые из них и бросать на тропу. Это были любимые цветы Кэтрин, посаженные ею аккуратно и любовно — и вот они пали жертвой опрометчивой прополки. Гусперо бросился туда, крича, что это нужные цветы.

— Нет, Гусперо, ты ошибаешься. Кэтрин запустила сад. Все это сорняки, — произнес Мильтон с ликующим видом и добавил: — Я созываю торжественное собрание братии.

Гусперо не собирался посещать Мэри-Маунт в ближайшие недели, чтобы гнев Мильтона остыл, однако ему пришлось отправиться туда раньше, чем он рассчитывал. Занемогла его приемная дочь, Джейн Джервис. Она страдала коликами, и в летнюю жару ее недуг так усилился, что Гусперо и Кэтрин начали опасаться худшего. Аптекарь из Нью-Мильтона прописал чемерицу, но ее действие продолжалось всего час или два, после чего боли возобновились. Смирения Тилли и Элис Сикоул громко и часто молились у постели ребенка, но поскольку мольбы о здравии неоднократно дополнялись замечаниями о тщете земного благополучия, Гусперо не был убежден в том, что их рвение пойдет на пользу.

— Вам пора, леди, — сказал он однажды утром, едва встало солнце. — Ребенок пытается уснуть.

Смирения Тилли запротестовала:

— Это делается ради спасения ее души.

— Сейчас меня больше заботит ее тело.

Элис Сикоул прижала ладонь ко рту.

— Вы говорите не то, молодой человек. Тело всего лишь оболочка.

— Опять же ловушка, Элис.

— Его можно опять же отшлепать, дражайшие леди, или вывести за дверь. А теперь, пожалуйста, оставьте нас. — И он начал выпроваживать их на улицу.

— Мистер Мильтон этого бы не одобрил!

— Прочь! Кыш!

— Право слово, Кейт, — сказал Гус, возвратившись, — эта вера скорее губит, чем исцеляет. — И тут ему пришло на ум святилище в Мэри-Маунт, где была помещена статуя Пресвятой Девы. Кемпис рассказывал ему о целительных свойствах тамошней воды, и вот, не долго думая, он взял лошадь и вместе с Кэтрин и Джейн отправился за реку. Его жена никогда не бывала в поселке, слышала только, что это вавилонский рог или новый Содом, и ей страшно было являться туда просительницей.

— Морерод рассказывал мне, — говорила Кэтрин, когда они проезжали поросшую кустарником местность, — что их священникам дают пить кровь.

— Да, да, Кэтрин. А их облачение шьется из кожи мертвецов. — Ее глаза округлились. — А едят они, как дикие ирландцы, окорочка младенцев — так мистер Мильтон говорил.

Поняв, что муж ее дурачит, Кэтрин ущипнула его за локоть.

— Это то самое, что он называл аллегорией?

— Они мирные и приветливые люди, не хуже любых других, Кейт. Я знаю, он обзывает их всякими звериными и рабскими кличками…

— Вчера еще назвал гнилыми объедками.

— …Но они добротой и сердечностью никому не уступят. Я знаю, что братьям не по душе католическая религия…

— Они просто верят тому, что им говорят.

— …Но вреда от нее никакого.