|
На углу площади Оперы он столкнулся с толстым молодым человеком, которого он где-то как будто видел. Он пошел за ним, роясь в своих воспоминаниях и повторяя вполголоса: - Черт возьми, где же я встречался с этим субъектом? Тщетно напрягал он мысль, как вдруг память его сотворила чудо, и этот же самый человек предстал перед ним менее толстым, более юным, одетым в гусарский мундир. - Да ведь это Форестье! - вскрикнул Дюруа и, догнав его, хлопнул по плечу. Тот обернулся, посмотрел на него и спросил? - Что вам угодно, сударь? Дюруа засмеялся: - Не узнаешь? - Нет. - Жорж Дюруа, из шестого гусарского. Форестье протянул ему обе руки: - А, дружище! Как поживаешь? - Превосходно, а ты? - Я, брат, так себе. Вообрази, грудь у меня стала точно из папье-маше, и кашляю я шесть месяцев в году, - все это последствия бронхита, который я схватил четыре года назад в Буживале, как только вернулся во Францию. - Вот оно что! А вид у тебя здоровый. Форестье, взяв старого товарища под руку, заговорил о своей болезни, о диагнозах и советах врачей, о том, как трудно ему, такому занятому, следовать их указаниям. Ему предписано провести зиму на юге, но разве это возможно? Он женат, он журналист, он занимает прекрасное положение. - Я заведую отделом политики во "Французской жизни", помещаю в "Спасении отчеты о заседаниях сената и время от времени даю литературную хронику в "Планету". Как видишь, я стал на ноги. Дюруа с удивлением смотрел на него. Форестье сильно изменился, стал вполне зрелым человеком. Походка, манера держаться, костюм, брюшко - все обличало в нем преуспевающего, самоуверенного господина, любящего плотно покушать. А прежде это был худой, тонкий и стройный юноша, ветрогон, забияка, непоседа, горлан. За три года Париж сделал из него совсем другого человека - степенного, тучного, с сединой на висках, хотя ему было не больше двадцати семи лет. - Ты куда направляешься? - спросил Форестье. - Никуда, - ответил Дюруа, - просто гуляю перед сном. - Что ж, может, проводишь меня в редакцию "Французской жизни"? Мне только просмотреть корректуру, а потом мы где-нибудь выпьем по кружке пива. - Идет. И с той непринужденностью, которая так легко дается бывшим одноклассникам и однополчанам, они пошли под руку. - Что поделываешь? - спросил Форестье. Дюруа пожал плечами: - По правде сказать, околеваю с голоду. Когда кончился срок моей службы, я приехал сюда, чтобы... чтобы сделать карьеру, - вернее, мне просто захотелось пожить в Париже. Но вот уж полгода, как я служу в управлении Северной железной дороги и получаю всего-навсего полторы тысячи франков в год. - Не густо, черт возьми, - промычал Форестье. - Еще бы! Но скажи на милость, как мне выбиться? Я одинок, никого не знаю, обратиться не к кому. Дело не в нежелании, а в отсутствии возможностей. Приятель, смерив его с ног до головы оценивающим взглядом опытного человека, наставительно заговорил: - Видишь ли, дитя мое, здесь все зависит от апломба. Человеку мало-мальски сообразительному легче стать министром, чем столоначальником. |
