— Не пугай, — засмеялась Аня. — Ты самый главный волчара. Старый Акела. Одинокий путник на темной дороге. Государь мой!

Вонзила ему в сердце золотую стрелу, улеглась поудобнее, прикрыла глаза и мгновенно уснула с улыбкой на устах. Боясь ее потревожить, Сабуров сидел недвижно, привалясь спиной к березовому стволу. Осторожно вдыхал перенасыщенный кислородом воздух, тоже почти спал. Но именно в эту благостную минуту окончательное решение созрело в нем. Возникло и вспыхнуло под веками, как законченный сюжет. Приоткрылось и то, что последует за этим сюжетом с неизбежностью рока. Вероятнее всего, его жизнь исчерпает себя в той привычной плоскости, в какой он обычно ее ощущал. Но выбора не было, да и нечего жалеть. Она и так слишком затянулась, можно сказать — обременяла… Разве не замечательный конец долгого путешествия — спасти на прощание живую душу, ту самую, что доверчиво прикорнула у его ног? Ее выздоровление обманчиво, как миражи майора Сидоркина, сосредоточившегося на схватке с оборотнем. Укрепить, удержать Аню на белом свете возможно единственным способом — заставив поверить, что зло, как бы ни было чудовищно, всегда одолимо…

Аня проснулась, будто услышала чей-то оклик. Поерзала, прижалась щекой к его колену.

— Иван Савельевич, я прямо как упала. Куда-то далеко, далеко провалилась… И знаешь, что приснилось? Лоси! Большой лось и маленький. Совсем как живые.

— Они и были живые. — С замиранием сердца Сабуров перебирал мягкие светлые пряди. — Ну как, отдохнула?

— А вы? — Окончательно на «ты» не могла перейти.

— Да я не устал. С чего уставать-то? Это тебя с непривычки сморило.

— Ага… А ты каждый день по лесам шастаешь, да?

— Каждый не каждый, но в молодости доводилось бродяжить.

— Тогда поцелуй, — потребовала.

Склонился к озорным глазам, приложился, как к иконе. В спине что-то хрустнуло.

— Ух ты! — оценила Аня. — Поцелуй, полный скрытого огня. Я же не покойница, Иван Савельевич.

— Идти надо… Солнышко видишь где?

— А нам далеко?

— Как знать… Лес, бывает, так закрутит — на одном месте день протопчешься.

— Хочешь сказать, заблудились?

— Блудить здесь негде, но…

— Иван Савельевич, миленький, так это же здорово! Я знаю, что делать. Я читала. Надо спуститься к реке. Наловим рыбы, сварим уху. Ночь у костра, в лесу — ой!

— Спичек нету. Промашка вышла.

— Ничего. Обойдемся без костра. Построим плот и спустимся по течению.

Еще с полчаса, пока двигались в направлении, выбранном Сабуровым наугад — главное, никуда не сворачивать, — Аня веселилась, озорничала, объявила себя раненой партизанкой, которую он обязан пристрелить, потому что одному спастись легче, чем с такой обузой, но постепенно сникла. Наверху еще желто отсвечивало солнце, а внизу, под кронами высоченных сосен, осязаемо, сыро, грозно сгущались сумерки, нагоняя на городское девичье сердце необъяснимую робость. Шли медленно, пробираясь сквозь завалы сушняка, обходя громадные поваленные стволы — грязный лес без всяких признаков человеческой заботы. Опять застряли в болоте, которое пересекли по кочкам, рискуя обвалиться в топь. Наконец вышли на широкую просеку, которой в обе стороны не видно конца. У Сабурова под сердцем неприятно, пока без боли, хлюпало и дыхание стало тяжким, с сипотцой. Сталкиваясь взглядом с Аней, он ободряюще улыбался:

— Держись, малышка! Уже недолго.

— Вы хоть знаете, куда идти?

— Конечно… Вон там дачи… Чуть правее — шоссе.