26 января 3-го года Миссии. Суббота. 10:05. Большой Дом.
Пассажирка рейса ВТС 2937 Голубкина Лидия Евдокимовна (15 лет).
Когда это случилось, мы все спали. Самолет встряхнуло так, что я чуть не прикусила язык. А потом было страшно – нет, было очень страшно… Но страх – это еще не повод вскакивать и делать глупости. Страх пройдет, а стыд за сделанную глупость останется. Поэтому я боялась молча. Я думала, что даже если мы разобьемся, то мне нечего будет стыдиться. И даже когда нам сказали, что в этом странном пустом мире, где среди ночи до самого горизонта не видно ни огонька, нашлось место для безопасного приземления – даже тогда страх не отпустил меня. Скорее бы только это закончилось…
Когда мы пролетали мимо того места, где экипаж собирался приземлить наш самолет, то я его не видела, потому что сидела у иллюминатора с правого борта, а оно находилось от нас противоположной стороны. Там ахали-охали, показывали куда-то пальцами, а я делала над собой усилие, чтобы не начать проталкиваться к иллюминатору, чтобы увидеть то, что вызвало такие эмоции.
А потом самолет пошел на посадку. Нам сказали, что садиться мы будем на лед широкой реки, поэтому надо приготовиться: пригнуться и прикрыть голову руками. Но я не стала этого делать. Если самолет разобьется, прикрывать голову руками бесполезно, а если нет – то я не увижу самого интересного.
И вот уже темные тени деревьев проносятся прямо на уровне иллюминаторов, и я понимаю, что сейчас это случится. Или – или. Тряска при посадке была такая, что у меня стучали зубы. Двигатели ревели так, что закладывали уши и от пронизывающей все дрожи казалось, что сейчас самолет развалится на куски. Но шли секунды, а ничего страшного не происходило; вот мы уже не мчимся, а быстро едем по льду широкой реки, постепенно уменьшая скорость. Вот мимо иллюминатора промелькнул силуэт засыпанного снегом старинного парусника – и вдруг, когда все страшное, казалось, осталось позади, в самолете наступила тишина. Потом раздался противный скрежет, будто провели железом по стеклу – от этого у меня в теле заныла каждая косточка, и затем самолет стал кружиться на льду как балерина. К горлу подступила тошнота, и тут все закончилось. Совершив один оборот, наш самолет встал на льду неподвижно, и мы в нем все были живы и здоровы. Страх закончился, бояться было больше нечего.
Раздался дружный крик – но уже не страха, а радости. За последний час мы несколько раз простились с жизнью – и вдруг все закончилось благополучно. И я закричала вместе с другими, а потом прильнула носом к иллюминатору. А там – заснеженный зимний пейзаж, и где-то вдалеке на высоком столбе горит яркий фонарь, освещая несколько приземистых строений. У самого берега, хвостом к нам, стоит еще один двухмоторный самолет, и там же, около, подпрыгивает и размахивает руками целая толпа людей, одетых подобно эскимосам: в куртки с капюшонами, отороченные мехом, и такого же вида штаны. И еще там два десятка людей, одетых как солдаты русской армии во время Первой Мировой Войны: на них серые шапки-папахи, которые я много раз видела в кино. На фоне всех прочих ярко выделяется человек в теплой одежде вполне современного европейского вида. Ясно, что это начальник: он распоряжается, а остальные его внимательно слушают.
Откуда-то сбоку к этим людям подъехал военный легковой автомобиль на больших и широких колесах, позволявших с легкостью передвигаться по сугробам, и из его кабины вылез еще один, также одетый в современную одежду, человек – он коротко переговорил с первым начальником, снова сел в машину и куда-то уехал.
И тут в салон зашел пожилой усталый дядечка в пилотской форме и сказал, что он, командир воздушного корабля Алексей Михайлович Гернгросс, доставил нас сюда в целости и сохранности, а дальше нашим спасением займутся уже местные власти. За бортом минус двадцать пять – так что это непростая задача, ведь ни у кого из нас нет с собой теплой одежды. |