В носовой надстройке, как помнил Петрович, обычно, в кубриках, как сельди в бочке, размещались матросы, а на корме, в относительном комфорте, располагался офицерский состав и немногочисленные пассажиры. Это было обусловлено тем, что в большинстве случаев ветер на парусном корабле дул от кормы на нос, а матросские кубрики в силу скученности команды и антисанитарии всегда благоухали самым отборным сортиром. Тут, на палубе, тоже шел бой: валялись истлевшие трупы, а с нок-рея спускалась веревка с петлей, под которой на палубе бесформенной грудой валялось то, что раньше было человеческим телом.

– Наверное, капитан приказать повесить этот бедняга, после чего команда начать мятеж? – сказал Виктор де Легран.

– Возможно, ты прав, – ответил Сергей Петрович, – а возможно, это не причина и следствие, а два следствия одной еще неизвестной нам причины. Идем.

По очереди они спустились на палубу по узкой деревянной лестнице без перил и оказались перед дверью в кормовое помещение. Чтобы ее открыть, понадобились совместные усилия Сергея Петровича и Алохэ-Анны. За дверью находилось помещение, которое можно было бы назвать офицерским общежитием. По крайней мере, это подтверждали подвешенные к подволоку парусиновые гамаки, а также стоящие вдоль стен закрытые на висячие замки резные сундуки, где офицеры хранили личные вещи. Замки на сундуках остались не взломанными, а, значит, мятежные матросы сюда не добрались. Прямо напротив входной двери в поперечной перегородке располагались еще три двери, ведущие, по всей видимости, в каюты капитана и пассажиров, а у бортов перед закрытыми портами находились еще четыре орудия. Можно было вообразить, в какую душегубку превращалось это помещение во время боя, когда после выстрела орудия откатывались вовнутрь, отравляя воздух остатками порохового дыма.

Здесь мы обнаружили только один труп – скорее мумифицированный, чем разложившийся. Одетый в богато расшитый золотом кафтан, он сидел прямо на палубе рядом с правой дверью, чуть в стороне от нее, держа в руках украшенный серебряной инкрустацией пистолет. А на левом плече у покойника расплылось большое кровавое пятно, от времени приобретшее коричнево-черный цвет. Петрович подумал, что это, очевидно, сам капитан, который, будучи тяжело ранен, умер, дожидаясь, пока сюда войдет кто-нибудь из уцелевших мятежников. Но почему он сидит у правой, а не у средней двери, где и должна располагаться капитанская каюта?

Не желая пока тревожить покойника, Петрович проверил левую дверь, но обнаружил за ней не каюту, а узкое помещение, в котором даже несведущий человек мог бы угадать гальюн. А вот средняя дверь как раз вела в капитанскую каюту, и капитан, одетый значительно проще, чем тип в предыдущем помещении, был как раз там. Он сидел за своим столом перед раскрытым корабельным журналом, держа обеими руками пистолет стволом к себе, а выбитое окно у него за спиной и часть подволока были заляпаны брызгами чего-то омерзительного. Когда Сергей Петрович понял, что тут произошло, его чуть не стошнило, Виктор де Легран непроизвольно перекрестился и прочитал молитву. И лишь Алохэ-Анна, заглянувшая в капитанскую каюту вслед за мужчинами, сохранила невозмутимость египетского сфинкса – ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Закончив молиться, Виктор подошел к капитанскому столу и решительным жестом развернул толстый том корабельного журнала на свою сторону.

– Сейчас мы узнать, что тут произойти… – произнес он, с шуршанием перелистывая страницы журнала. – О, вот. Это торговый фрегат. Частный вооруженный быстрый корабль, который перевозить ценный груз и важный пассажир. Капер наоборот. Мало порох и ядра, только на один бой, мало еда и вода, много груз в трюм. Он выйти из Новый Орлеан пятнадцатый октябрь тысяча семьсот пятьдесят седьмой год, имея груз сахар, табак и меха. Пассажир – очень важный человек. Семья хозяин сахарный плантаций Жан-Мари де Шаньон.