Сам Страффорд, прекрасно осознававший, к каким последствиям для Ирландии приведет его падение, все еще надеялся восстановить свое положение, а вместе с ним поддержать на предстоявшем суде в присутствии пэров в Вестминстере политический курс короля. Внимательно ознакомившись с обвинениями, он обнаружил, что может опровергнуть большинство из них. Но недооценил тот эффект, который могло вызвать лишь одно предъявление таких обвинений, как это могло воздействовать на умы пэров и на чувства лондонцев. Пим именно на это и рассчитывал, снова сосредоточив внимание на преступлениях Страффорда, стремясь сделать так, чтобы любое свидетельство, опровергающее их, вызывало бы только отторжение. За три недели перед судом палата общин, следуя примеру ковенантеров, которые показали, каких успехов в пропаганде можно достичь при помощи печатного слова, опубликовала список обвинений против Страффорда, который ко времени начала суда стал известен всем, подобно тому как многие узнают о последнем страшном убийстве из развешанных в общественных местах объявлений.

Лорды осудили подобный недопустимый шаг палаты общин, но враги Страффорда в верхней палате не позволили обсудить его, и тем самым удалось избежать конфликта между ними. Два новых события в палате лордов еще больше омрачили перспективы Страффорда. Его друг Литтлтон, новый лорд – хранитель печати, заболел и потому не мог председательствовать на суде, и лорд Арундел, граф-маршал, стал в некотором роде арбитром на процессе. Арундела, надменного консерватора, подозреваемого в симпатиях к католикам, вполне могли считать преданным слугой короля. Но его гордость была глубоко уязвлена, когда в ушедшем году его не назначили командующим, как утверждали, по совету Страффорда. На всем протяжении суда он был явно враждебен к заключенному.

Единственно, кто мог вынести оправдательный приговор, – это епископы. Вполне можно было ожидать, что все их голоса в палате лордов будут поданы за Страффорда, и Пим, осознавая, какую опасность это представляет для стороны обвинения, инициировал принятие в палате общин билля о лишении епископов и клириков судебных полномочий. Он объяснял такое решение тем, что это несовместимо с исполнением ими их духовных обязанностей. Накануне этого события в палате лордов выступил епископ Уильямс, речь которого предвосхитила этот акт. Он в вежливой манере высказал мысль, что обвинение их благородного коллеги графа Страффорда, будучи вопросом жизни и смерти, то есть causa sanguinis (делом крови), не предполагает вмешательства в него людей, облеченных духовным саном. Таким образом, по его мнению, епископам следовало добровольно отказаться от их неоспоримого права говорить и голосовать по данному вопросу. Многие из них, испытывая естественное беспокойство за судьбу церкви и не желая пробуждать гневные чувства у палаты общин и простого народа, были благодарны за предоставленную им возможность избежать участия в этом деле.

Суд открылся 22 марта в Вестминстер-Холл. С этого самого дня на протяжении семи недель вся страна жила ожиданием, каков будет исход этого главного события. Никакие дела не рассматривались в судах; никакие иные новости, кроме тех, которые касались судебного процесса, не обсуждались в Лондоне и Вестминстере. Большие толпы собирались рядом с Вестминстер-Холл; те, кто располагал возможностью достать себе место в зале заседаний, непременно воспользовались ею. Они приходили рано, готовые просидеть до конца заседаний, приносили с собой хлеб, сыр, лук и бутылки с элем, готовые бороться с приступами голода. Другие потребности они тоже удовлетворяли, не покидая своего места. Леди и джентльмены на галереях, отведенных для придворных, считали такое поведение непристойным и непочтительным по отношению к королю.