Страффорд не походил на человека, который внушает ужас, а именно таким его ожидали увидеть многие. Ослабевший в результате болезни и постоянного беспокойства, сгорбившийся от регулярных приступов подагры, он уже не выглядел властным тираном, который однажды заявил, согласно одному из пунктов обвинения, что он сделает так, что «мизинец короля будет весить больше, чем чресла закона». Вместо величественного, с гордой осанкой и полного сил человека присутствовавшие в зале увидели перед собой сутулого, с поникшей головой, седобородого старика. Он был закутан в теплую мантию, на голове – подбитая мехом шапка, которые защищали его от сквозняков. Внешний вид Страффорда не соответствовал тому облику, который Пим и его сторонники намеревались для него создать; и неудивительно, что уже через несколько дней наиболее впечатлительные зрители восклицали: «О, бедная душа!» И удрученно кивали, говоря про себя, что у вопроса могут быть две стороны.

Этот молчаливый призыв к состраданию был случайным; не в характере Страффорда было пытаться намеренно вызвать в людях такое чувство. Обессилевший и измотанный судебным процессом, он продолжал день за днем бороться с неизменным упорством и несгибаемой волей.

Первая неделя суда закончилась плохо для палаты общин. Джон Пим открыл заседание, и его речь была поддержана двумя лучшими юристами парламента – Джоном Глином и Джоном Мейнардом. Все трое прибегли к одному и тому же аргументу – они призвали лордов рассмотреть обвинение в целом. Хотя взятые по отдельности обвинения не могут говорить об измене, но обмануться в общей тенденции было невозможно. По словам Мейнарда, во всех поступках и намерениях великого лорда сквозила тайная измена. В поддержку этого утверждения была зачитана протестная петиция ирландского парламента, словно это было истинным свидетельством вместо целого ряда недоказанных обвинений.

Защита Страффорда была построена мастерски, она была аккуратна и педантична. Отказываясь рассматривать более широкие аспекты обвинения и делать общие заявления на данной стадии расследования, защита упорно сосредоточивала свое внимание на фактических предъявленных подзащитному обвинениях. Она постоянно демонстрировала расхождения в показаниях времени и места и подвергала сомнению компетенцию и честность свидетелей. К концу первой недели Страффорд стал брать верх над своими оппонентами. Король поступил бы правильно, предоставь возможность своему решительному министру самому позаботиться о своем спасении, а со своей стороны он мог бы обепечить поддержку людей умеренных взглядов и быть готовым действовать в тот момент, когда провал обвинения даст ему шанс перехватить инициативу у Пима.

Все плавно шло в этом направлении. Он приобрел поддержку влиятельного Бедфорда, который стал настолько приближен к королю, что уже начал подумывать, как бы отдать свою дочь замуж за маркиза Гамильтона. Сам Гамильтон, проводя собственную политику примирения в Шотландии, предложил свою дочь выдать за сына Аргайла. Эти проекты заключения семейных союзов предполагали формирование новых дружественных связей и появление новых советников вокруг трона. Мог сложиться союз, приводным ремнем которого стал бы Гамильтон, между партией умеренных в Англии и знатными дворянами, приверженцами Ковенанта, в Шотландии. Это помогло бы разрубить связь между экстремистами в палате общин и шотландцами и создать для монархии новый прочный фундамент. Карл пошел настолько далеко, что ввел в свой Тайный совет, хотя и не сделал членами своего внутреннего кабинета, почти всех своих критиков в палате лордов: Бедфорда, Бристоля и Эссекса, Хертфорда и Савиля и даже несгибаемых пуритан Сэя и Мандевиля. Но он понимал, что прочный союз с ними возможен только при условии обоюдных уступок, которых, впрочем, еще надеялся избежать, и продолжал искать альтернативные решения.