Джордж Дигби, сын графа Бристольского, до тех пор один из самых надежных сторонников Пима, внезапно изменил свою тактику в палате общин. Он не только не поддержал 23-й пункт, но и решил выступить против него после консультаций со своим отцом лордом Бристольским и тестем лордом Бедфордом. Время было выбрано очень удачно. Но, несмотря на предварительную договоренность и поддержку со стороны лордов, нельзя отказать юному Дигби в смелости и решимости открыто выступить со следующим утверждением. По закону требовалось представить двух свидетелей, чтобы обвинить человека в государственной измене, но до сих пор был найден только один свидетель. Это был Гарри Вейн, который дал показания, что случилось. Существовала еще и копия показаний, но при этом невозможно было назвать ее вторым свидетельством. Обвинять человека в таком случае значило бы, что это было не отправлением правосудия, а обыкновенным убийством. «Клянусь Богом, – заявил Джордж Дигби, – я не собираюсь голосовать за смертный приговор Страффорду».

Дигби был хорошим оратором, но слишком молод, чтобы произвести впечатление своим выступлением в палате общин; ее членам было известно о его связях с лордами, к которым они относились с подозрительностью. Это было бедой Дигби на протяжении всей его жизни: он мог вызывать восхищение и симпатию к себе, но только не доверие, если подобное и случалось, то крайне редко. Его речь против принятия палатой общин билля об опале не была одиноким контрдоводом, его активно поддержал лорд Фолкленд. Лорд принадлежал к тому типу людей, все поведение которых безошибочно свидетельствует об их крайней честности. Когда Фолкленд брал слово, то говорил не под воздействием эмоций, а из убеждения, не из намерения сделать для себя какие-то приобретения или ради дружбы, а движимый чувством долга, в данном случае горьким чувством долга. Фолкленд не был мстительным, он не одобрял действия Страффорда, исповедуя идеи либеральной политической философии, но высказывался о нем в спокойной толерантной манере. Он мог не любить его лично, потому что предшественником Страффорда в Ирландии был отец Фолкленда, и Страффорд был склонен думать и говорил об этом вслух, что его предшественник был некомпетентным правителем. Но расхождения во взглядах и личная нелюбовь не заставили бы Фолкленда требовать смерти Страффорда, подобное было бы возможно, если бы смертный приговор имел законные основания. Любые законные сомнения, которые у него были, просто не принимались во внимание с принятием билля. Вполне возможно, заявил Фолкленд, признать факт измены, не зная в точности, как дело дошло до измены, это подобно тому, как отличить людей по росту. Эти вещи зависят не от точности измерения, а от общего внешнего впечатления. Перед лицом доказательств подобного рода большинство в палате общин 19 апреля решило, что намерение ниспровергнуть законы равносильно государственной измене и что такое намерение прослеживается в деле Страффорда. Примет ли палата лордов подобную точку зрения или согласится с мнением Страффорда, что человек не может быть обвинен за сфабрикованные задним числом преступления, во многом зависело от умения и ораторского мастерства лордов Бедфорда и Бристоля.

Король продолжал сохранять уверенность, он опирался на умеренную фракцию в палате лордов и имел поддержку армии. Для того чтобы его сторонники в армии были готовы противостоять возможному правительственному кризису, он был намерен назначить их на соответствующие посты. Поэтому к середине апреля офицеры-лоялисты, которые давно уже были завсегдатаями Уайтхолла, получили различные должности. Многие из них уже были членами парламента, и они не могли оставить свои обязанности в палате общин без соответствующего разрешения. Генеральный комиссар Уилмот обратился с просьбой дать им всем такое разрешение, и она была удовлетворена, но Пим, все еще ожидавший подходящего момента для обнародования тех сведений, которые он услышал от Горинга, не преминул отметить это многозначительное событие.