15 октября сэр Томас Хоуп настоятельно посоветовал парламенту провести закрытое расследование, потому что только при таком условии можно было ожидать от свидетелей, что они расскажут все, что знали. Король заявил протест. «Если бы люди были столь снисходительны и не верили лживым слухам, сэр Томас, я поддержал бы вас, – сказал он. – Но поскольку вижу явно противоположную картину, вы даете мне повод думать иначе… Я требую, чтобы со мной вели честную игру». Слухи в Эдинбурге множились, и спустя четыре дня король сделал еще более жесткое заявление. Обращаясь к членам парламента, он воскликнул: «Клянусь Богом, парламенту следовало бы озаботиться своей честью!» Но парламентарии не сочли это нужным, и его оппоненты выиграли один день; следствие было закрытым.

Полковник Урри и капитан Уильям Стюарт, которые обнаружили заговор, давали показания 12 октября, вслед за ними был допрошен подполковник Роберт Хоум. Все трое указали на Уилла Мюррея как на центральную фигуру заговора, и все косвенно указывало на короля.

Кроуфорд и Кокрейн с солдатской прямотой отрицали существование заговора; по их признанию, они с подозрением смотрели на союз Гамильтона и Аргайла и говорили о том, чисто теоретически, что можно было бы предпринять против них, если бы они нарушили свою лояльность королю. О том же, собственно говоря, сообщал и полковник Александр Стюарт, утверждавший, что капитан Уильям Стюарт понял его превратно, когда они в застолье разговаривали в то утро понедельника, 11 октября. Речь не шла о заговоре. Обсуждали, как следовало поступить, если бы Гамильтон и Аргайл оказались предателями.

Уилла Мюррея допрашивали три раза, он показал свою готовность к сотрудничеству, чувствовал себя уверенно. Он признал, что организовал частную встречу Кокрейна и короля, но у него нет ни малейшего представления, о чем они говорили. Кокрейн стоял рядом с ложем короля, его величество уже готовился ко сну, и занавеси вокруг кровати были опущены, и они полностью скрывали обоих собеседников для большей секретности. Мюррей упорно отрицал существование какого-либо заговора и рассмеялся, когда было высказано предположение, что он намеревался похитить Гамильтона и Аргайла из королевских покоев в Холируде. Но обратил внимание на новый элемент в этой истории. Кроуфорд пробормотал что-то насчет письма от Монтроза к королю. Уилл Мюррей добавил от себя: Монтроз написал не одно, а три письма. Король не проявил особого интереса к первым двум, но в третьем письме, полученном утром, 11 октября, содержалась какая-то информация, о которой король намеревался более подробно расспросить Монтроза, но этому помешал случившийся «инцидент». Это третье письмо было представлено, первые два так и не были обнаружены, возможно, они вообще могли быть плодом воображения. В своем послании Монтроз просил разрешения «ознакомить его величество с делом, которое не только в большой степени задевает его честь, но и касается, равным образом, существования его короны».

Смысл этого письма достаточно ясен, если вспомнить, какую позицию занимал Монтроз на протяжении последних трех месяцев. Он был изолирован в замке и ничего не знал о текущих событиях. Он ничего не знал о Кроуфорде, Кокрейне и Кере, но продолжал вспоминать, как ему не удалось предъявить доказательства обвинения Аргайлу в мае. Его пару раз допросили, а тщательный осмотр его частной корреспонденции еще раз показал, что никаких дополнительных улик, чтобы его можно было привлечь к суду, не было. Парламент принял меры предосторожности и приговорил к повешению главного свидетеля против Аргайла – незадачливого Джона Стюарта. Монтроз отчаянно стремился увидеть короля и объяснить ему, какой опасности он подвергается, он полагал, что король не знает об этом. Его письмо не имело никакой связи с «инцидентом», оно касалось других, более ранних событий.

Тем не менее это не помешало Мюррею процитировать двусмысленные фразы из этого письма, которые якобы поощряли заговорщиков.