– Итак, в Суд времени?

– Нет, в больницу, – спокойно поправил инспектор. – На психиатрическую экспертизу. Я уверен, что вам удастся избежать судебного наказания.

– Вопреки очевидности вы подозреваете меня в идиотизме?

– Мне неприятно говорить вам об этом. Но, вероятно, в связи с частыми путешествиями во времени у вас произошло смещение исторического сознания.

– Ну, знаете ли! Я же историк. Я просто увлечен конкретной исторической эпохой.

– Не в том дело, доктор, – мягко улыбнулся инспектор. – Не только в том, что вы рассуждаете, как человек двадцатого века. Это можно было бы отнести за счет сильной впечатлительности… А вы действительно считаете себя нормальным?

– Что за вопрос?

– Вот это мне и хотелось знать. В разговоре с начальником департамента вы обмолвились, что раны двадцатого века сказываются на современности даже теперь, спустя тысячу лет. То есть вы мыслите и чувствуете, как человек тридцатого века… Но ведь со времен второй мировой войны прошла не тысяча… а пять тысяч лет…

– Яч-ча-ан!.. Ясухико-чан! – прозвучал женский голос.

Жена звала ребенка. Ясуо закрыл книгу. Он как раз прочел "Обретенное время", последний том эпопеи Марселя Пруста "В поисках утраченного времени". Он мечтал об этом еще со студенческой скамьи. Ясуо развалился на траве.

Над головой простиралось бездонное голубое небо. Веял прохладный осенний ветерок. От его прикосновения по телу пробегал озноб. Это было плоскогорье Сига.

Послышались голосок трехгодовалого сынишки и звучный альт жены. Голоса приближались. Ясуо слушал, прикрыв глаза.

Мир на земле! Свет в небе!..

Сейчас к нему направятся маленькие ноги и в лицо уткнутся нежные, пахнущие молоком губы. Притворившись спящим, он ждал.

Впервые после шести лет работы в фирме выдался спокойный отдых. Но завтра он снова пойдет на работу. Кончилось лето.

Опять послышались голоса жены и сына.

– Брось! Ясухико-чан! Фу! Бяка! Брось! Ты слышал, что я сказала?

– Не-е-ет! – ответил упрямый ребенок.

Упрямством мальчик пошел в него. Ясуо невольно улыбнулся. Послышался топот ножек, из травы вынырнула круглая головенка, и сынишка разжал кулачок.

– На, папочка!

Улыбаясь, Ясуо взял из рук мальчика какую-то круглую маленькую пластинку из эбонита.

– Ясухико-чан нехороший! Не слушается маму… Ясуо, что он там нашел?

Ясуо стер с пластинки присохшую грязь – появился рисунок.

– Какой-то значок, – ответил он жене. – Значок в виде цветка сакуры.

– Не может быть! Какой сакуры? – рассмеялась жена. – Разве сакура черная?

И вдруг он сжал в кулаке значок, точно вспоминая о чем-то. На мгновение, всего лишь на мгновение, темные глубины сознания сковал ледяной холод. Все кругом потускнело, словно небо заволокло тучами. И все, что его очаровывало, – высокое, чистое небо, отдых в кругу семьи, он сам и все окружающее, – показалось таким серым, темным, позорным, словно от него исходило зловоние.

Но это длилось всего лишь мгновение. Ясуо вернул значок малышу и поднял мальчика высоко в небо.

– Ну, пошли в гостиницу. Пора обедать.

– Я хочу есть, – торжественно произнес малыш.

– А завтра поедем домой. Хорошо, папочка…

Красное, красное…

Вдали опускалось огромное багряное солнце. Муж, жена и ребенок – все втроем запели: "День кончается пламенем алой зари… Мир – Земле!.."

– Ясухико-чан, дай мне, я это выброшу!..

– Это бяка… Выброшу…

Маленький черный значок, брошенный детской рукой, полетел в траву, пересекая багровый диск заходящего солнца.