Похороны викинга — вот на что это было похоже. Ладья, отпущенная в широкое море, тело на дне, еле видное за грудой цветов, растущих на вершине скал и на дне океанских расщелин. Тленных и нетленных. Среди них затерялись и сабля неплохого скондского дела, и нагой стилет, лишённый ножен, — пусть их. Когда расчехлённая по такому случаю байдара удалилась на приличное расстояние, костёр на носу вспыхнул, как-то раздался изнутри, и просмолённое дерево вмиг занялось. Скрытый запал или невинная магия ба-фархов.

— Отец Каринтий простит нас и, пожалуй, будет гордиться, — промолвил Пфатрикхи, — Эта лодка почтена присутствием в ней короля-отшельника, но теперь ему и вам все равно понадобится большая.

Значило это, что сразу после обряда похорон они все трое отплыли в долблёнке из ствола каури, лёгкой, словно пробка. Старший сын Стелламарис правил веслом, Галина держала руль, младший из них занимал собой весь нос, сложив руки крестом на груди и положив голову на банку. В глазах отражалось вечернее небо цвета незрелого яблока.

А дальше начался обратный путь — путь, во время которого говорили все, кроме бывшего проводника. Юнец, похоже, счёл миссию исчерпанной, вычерпанной досуха и большей частью отирался посреди всадников, еле пошевеливая поводом карего Равшани. Его место бок о бок с Галиной занимал брат.

Вот Бьярни без перерыва тешил старшую госпожу разговорами — словно молчать было невтерпёж.

— Я в нашем дорогом Рутене побывал куда позже Юлия-звероведа, — говорил он. — Налаживал контакты с местными приматами — выдавал себя за иностранца, чего бы у нашего завзятого московита не получилось. Там интересные возникли разновидности, на грани царств. Вроде энтов, экзотов или химероидов. Запрет на смертоубийство на них не распространяется.

— В какую сторону? — машинально интересовалась Галина. На самом деле её не очень интересовали даже термины, стащенные у Толкиена и иже с ним.

— Мораторий на казнь. Они вроде как наполовину животные. Сами нападают, если голодны, и их то пишут в Красную Книгу, то сажают в заповедники и планово отстреливают. Ну, или выкорчёвывают как класс.

— Гигантские росянки, — вставила женщина.

Он с удивлением воззрился:

— Ты же меня почти не слушаешь, иния Гали. Как говорится, любуешься цветущей вишней, вдыхаешь аромат дальней сливы. А угадала влёт.

— Меня больше занимает мораторий. Его при мне намеревались утвердить навечно. Дебаты шли.

— А, читал. Хладно, уныло и нескончаемо, как дождь в разгар осени. Но знаешь, отчего в Рутене отменили казни? Потому что они стали дороги. Дороже чем содержать человека в заключении всю жизнь, точнее сорок лет с привеском. Как умудрились-то? Впрочем, смерть на войне тоже сильно подорожала. Как только они с того не уймутся? Мировых побоищ, однако, не затевают: цивилизованные сделались.

— Получается, рулит ими не богоданность и не святость жизни. Простая скаредность. Милосердие и миролюбие цивилизации опираются на скопидомство.

— Хм, истина изрядно потаскана и избита, однако возразить против неё нечего.

И он замолкал, дожидаясь новой порции ленивого вдохновения.

В следующий раз начинала Галина:

— Помнишь, мой сьёр, те твои слова, на которых оборвалась беседа. Ну, перед зрелищем морянских водных игр. В смысле кто верит, а кто знает.

— А, уж и памятлива ты, моя инья. Вот эту цитату, случаем, не помнишь? «Кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей». Кто сказал?

— Рутенец?

— Чех.