|
Вблизи молодуха оказалась чудо как хороша: круп ее по ширине равнялся шести хорошим кулакам, зато офицерский ремень был затянут на талии едва ли не в два нахлеста. Грудь распирала застиранную камуфляжную гимнастерку, но только в верхней ее трети. Лицо суровой богини воительницы не портили даже мазок сажи на виске и следы борща на подбородке. Чувствовалось, что она может все: вспахать ручным плугом гектар поля, без пачек и пуантов станцевать любое па де де, вышить гладью гобелен размером три на четыре метра, дать (и не без собственного удовольствия) целой роте. С таких женщин когда то ваяли кариатид и валькирий. В разное время и разными художественными средствами их воспевали художник Микеланджело и поэт Некрасов. — У нее обрез под полой, — тихо сообщил Зяблик. — Вижу, — ответил Смыков, пряча пистолет между коленок. — Если что, я ей в лоб… — В лоб не надо. Лучше в плечо. Нравятся мне такие бабы. — Что надо? — неласково спросила молодуха, остановившись у бетонного торчка. — Тебя, ласточка… — начал было Зяблик, но Смыков перебил: — Вроде бы вы нынче в сторожевую службу назначены? — Я в святцы не заглядывала, — молодуха стерла следы борща с подбородка и облизала палец. — Может, и мы. — Город надо от всякого сброда почистить. Людей дайте. Дружинников. — Людей тебе? — в голосе молодухи звучало законное презрение трудового человека ко всяким там забубенным тунеядцам. — А сами вы что, малахольные? — Город большой. Одного поймаем, а дюжина разбежится. К вам же потом и придут. — Как придут, так и уйдут, — молодуха кивнула головой в сторону виселицы. — И скольких же вы гостей пеньковым хлебом и свинцовой солью встретили? — поинтересовался Зяблик. — Вы первые будете. Другим и показа хватает. Только глянут и сразу назад поворачивают. — Суд Линча, стало быть. — Почему Линча? Ивана… Ее Иван Сошников ставил. — Значит, вы никого к себе не принимаете? — спросила Верка. — Принимаем… Детей малых принимаем. Даже арапчат. Мужиков пара пригодилась бы. Работящих И на передок крепких. Но среди вас, я гляжу, таких нет. Басурмана вашего могли бы принять, если бы с конем в придачу… Ты докторка? — Да. — Оно и видно. От йода пожелтела вся. Докторку бы мы без разговоров взяли. — Хватит горбатого лепить! — не выдержал нетерпеливый Зяблик. — Гони сюда своих дружинников, да только с оружием. — Прикуси язык, мурло небритое, — спокойно ответила молодуха. — Если бы нас самих шушера городская не донимала, не видать бы вам помощи. Самая страда, все в поле. Но, как видно, судьба нам сегодня другое ворожила. — А ты баба скипидарная, — с уважением заметил Зяблик. — Как хоть звать величать? — Виолетта я, — молодуха потупилась. — Не е, на Виолетту ты не похожа. Я тебя буду Домной звать. — Зови как хочешь, а я все равно не отзовусь… Ожидайте здесь, пока мы не соберемся. С места не двигайтесь, а еще лучше — машину свою назад откатите. Тут прямо перед вами ловчая яма замаскирована. Еще немного — и кувыркнулись бы. Доставай вас потом… С собой Виолетта привела шесть человек — двух матерых мужиков, трех парней призывного возраста и младшую сестру Изабеллу, хоть и худую, но бедовую. Кроме топоров и самодельных пик, на вооружении дружинников состояли два ружейных обреза и автомат Калашникова. Изабелла залезла в драндулет на колени к Смыкову, остальные разместились в телеге на резиновом ходу, запряженной парой мышастых степных коньков. Ехать решили дорогой хоть и дальней, но скрытной — через Мезеновский лес, плотину и пригород Шпильки. В пути Изабелла вдоволь накурилась дармовым самосадом (дома сестра не позволяла) и поведала о житье бытье общины. |
