Вечереет. Жантом долго ходил по бульвару, не замечая времени. На улице мало народу. В кафе работает телевизор, и все уткнулись в экран. Говорит какой-то человек, прильнувший к микрофонам, которые болтаются перед ним, как змеи.

— Это комиссар Шабрие, — прошептала Лулу. — Что вам принести?

— Он давно выступает?

— Нет. Только начал.

— О деле Шайу?

— Да, конечно.

— Не торопитесь. Закажу потом.

— В этом деле удивительно то, — говорил полицейский, — с каким хладнокровием совершено преступление. Невольно приходишь в изумление от той утонченности, с которой действовал убийца. Зажженные свечи, труп на кровати, аккуратно завернутый в халат, короче, весь этот церемониал, но подождите… Забыл об одной необычной детали: на шее старика был завязан шарф, как будто…

Конец фразы Жантом не расслышал из-за поднявшегося вокруг шума. Он схватился за край стола, начал мять и медленно рвать лежащую на нем бумажную скатерть. Итак, убийца придумал то же, что он сам. Или, вернее, нет. У него возникла та же мысль, что и…

— Извините, — воскликнул комиссар. — Не все сразу.

— А ограбление? — бросил кто-то.

— Что было похищено, покажет-следствие. Семья жертвы поставлена в известность. На первый взгляд, взломщика интересовали старые драгоценности. По показаниям служанки, майор Шайу владел замечательной коллекцией старых часов.

— Мсье комиссар, это какой-то сумасшедший, правда?

Жантом сжал пальцы в кулак. Сумасшедший! Вот как они считают. Ответ полицейского утонул в шуме голосов. На экране возник диктор Ноель Мамер, начавший говорить о какой-то политической конференции. Подошла Лулу с блокнотом.

— Советую заказать телячью голову, — сказала она.

Я занимаюсь тем, что всегда высмеивал раньше: веду дневник. Делаю это по совету Бриюэна и теперь пришел к выводу, что он прав. Прежде всего, это простой и вполне щадящий способ восстановить писательское мастерство. Отныне каждый вечер я сумею уберечь от катастрофических событий прожитого мною дня небольшой обломок. Писать о себе буду без снисходительности. Я это обещал врачу. Потом, когда в достаточной мере исследую свое «я», которое до сих пор никто не решался потревожить, оно, возможно, начнет трескаться, затем дробиться, и я познаю мир. Во всяком случае, так утверждает доктор. «То, что вы считаете анкилозом, — сказал он, — это просто-напросто намеренное напряжение подсознания. Есть нечто, в чем вы не хотите себе признаться, но мало-помалу с помощью определенных приемов мы вас поставим на ноги. Но продолжаться это может в течение многих месяцев».

Вот тогда я и поделился с ним своими замыслами. Написать поэтическую и жестокую историю убийцы, для которого любое преступление — поэма. Должен сказать, что ему потребовалось время, чтобы переварить мой проект.

— Ладно, — в конце концов решил он, — почему бы нет, если это принесет вам облегчение. Вижу, к чему вы клоните: разбудить свои старые страхи и извлечь из забытых кошмаров литературную субстанцию.