Если себе, то поздно. Вот поздно и все. Не помню, как называются те наркотики, привыкание к которым идет с первой дозы. Да и знать о них не хочу. Потому что отныне у тебя, везучая Кэт, свой собственный наркотик, на который ты подсела еще в самый первый раз.

И я могла сколько угодно и кому угодно заливать, что плевать хотела на этого ковбоя и что даже имя его не запомнила, но с той самой «счастливой» встречи в баре я не хочу думать о мужиках. В смысле о других мужиках. Только о нем.

О нем и о том, что такого кайфа от секса у меня не было сколько времени? Да никогда, будем честными. Классно — было, горячо — было, миленько — было, было никак, было фу-у-у, аж противно. А вот настолько крышесносно, чтобы хотелось чей-то конкретный член в себе сию секунду, и плевать на все обстоятельства, потому что нужда в этом мужском теле поверх твоего собственного выше любых запретов, выше любых желаний, выше даже чертова инстинкта самосохранения, который вопил, но услышан не был… Дьявол! Такого никогда не было.

А уж смотреть на то, как Ронан-чертов-Салливан с жадностью глотал мой сэндвич, было сродни… ну, не знаю… мужики сказали бы «как удар под дых», а я скажу — как эпиляция зоны бикини — хотелось визжать, топать ногами и провести пальцами по нежной гладкой коже, чтобы стереть крошку, не слизанную им с нижней губы.

«Не вздумай к этому привыкать?»

А как можно забыть и никогда не захотеть повторения вот этого — его горячий рот на моей шее, крепкие руки на груди, мгновенно потяжелевшей и занывшей, завопившей, запросившей его захвата — стремительного, жадного, властного, требовательного. Такого… с замашками собственника, типа это принадлежит ему и обязано ему подчиниться, прогнуться под ним, подстроиться под его ритм, под его хриплое «глубже… хочу… Кэти… знаю, ты можешь». И мне хотелось его укусить, вцепиться в рожу ногтями, исполосовать до крови, но не для того, чтобы сделать больно, а чтобы все эти стремные сучки вокруг него увидели оставленные мною метки и поняли — это МОЕ! И хрен я собираюсь делиться!

Конечно, этот гад оказался прав, и одним разом никто из нас не наелся. Не с такими аппетитами, как у меня и этого чертова ковбоя. Быстрее, чем начала что-то соображать после первого раунда у стены, я очутилась в его кровати на спине. Не было отдыха или шанса остыть. Не было варианта ускользнуть. Да и мысли такой даже не закралось. Мы перестали взрываться, но продолжали полыхать, как адов костер под сковородкой с грешниками.

— Давай, подними свою сладкую задницу! — велел Ронан, дергая мою юбку за подол, стремясь вытряхнуть из нее. — Да как эта хрень снимается? Помоги мне Кэти, если не хочешь выйти отсюда голой. Потому что тогда я тебя вообще хрен выпущу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ткань жалобно затрещала, похоже, еще чуть — и участь моих трусиков постигнет и остальные вещи. И с какой такой стати, а главное — с каких пор подобное варварство по отношению к вещам, купленным на кровно заработанные, меня вдруг настолько стало заводить?

— Сам раздевайся давай! — огрызнулась я и слегка пихнула его ступней в еще скрытое джинсой бедро.

Мстя мне, Ронан поймал меня за лодыжку, чуть куснул за палец, заставив взвизгнуть.

— Это я мигом, детка, — фыркнул он, стянул рубашку сразу с футболкой через голову, отправляя их себе за спину. Выхватил из кармана несколько серебристых квадратиков, кинув их на покрывало рядом со мной, и буквально выпрыгнул из болтавшихся, расстегнутых штанов.

— А ты, смотрю оптимист, — кивнула я на ленту из трех презервативов.