Не хочу подвергать объяснение мастера критике, однако, на мой взгляд, причины перемен, произошедших во мне, были намного проще. Думаю, они начались в тот день, когда жар в первый раз отступил, я проснулся и увидел возле себя лицо мамаши Сиу, расплывшееся в счастливой, почти блаженной улыбке.

— Только посмотрите, — сказала она, — мой Орешек вернулся в землю живущих.

И такая радость прозвучала в ее голосе, такое искреннее желание снова увидеть меня живым и здоровым, что внутри что-то, дрогнуло.

— Не парься, сестрица Мамаша, — сказал я, не вполне отдавая себе отчет в том, что говорю. — Подумаешь, немножко выспался.

Глаза у меня тотчас снова закрылись, но прежде чем опять провалиться в забытье, сквозь уже подступившую дымку я успел явственно ощутить на щеке прикосновение ее губ. После смерти матери меня впервые кто-то поцеловал, и я почувствовал в душе такое тепло и радостный свет, что мне стало совершенно наплевать, кто это. Пусть это жуткая толстая индейская скво, но коли ей захотелось меня приласкать таким образом, ну и Бог с ней, не буду мешать.

Думаю, все началось с этого, хотя были и другие события, и не последним по важности среди них стал один разговор, состоявшийся через несколько дней, когда я опять метался в жару. Тогда я очнулся днем и увидел, что в комнате никого нет. Мне понадобился горшок, и я решил сам встать с постели, однако не успел оторвать голову от подушки, как услышал шепот за дверью. Там стояли шептались мастер Иегуда с Эзопом, и пусть я расслышал не все, но и этого было достаточно. Эзоп выговаривал мастеру, спорил с ним, с взрослым, указывал, как тому следовало ко мне относиться. Я не верил своим ушам. И от того, что Эзоп, после всех пакостей и неприятностей, которые я ему доставил, оказался на моей стороне, мне стало смертельно стыдно.

— Вы сокрушили в нем дух, — шепотом говорил Эзоп, — и вот он лежит умирает. Это нечестно, мастер. Конечно, он нахал и бездельник, но в нем есть не только бунт. Я это чувствовал, видел своими глазами. Хорошо, пусть я даже ошибся, такого обращения он все равно не заслуживал. Такого никто не заслуживает.

Странно было слышать, чтобы кто-то вдруг так говорил обо мне, но еще более странным оказалось, что слова Эзопа возымели действие. Той же ночью мастер Иегуда потихоньку вошел ко мне в комнату, сел на мокрые от пота простыни и взял мою руку в свою. Все время, что он просидел, я лежал молча, с закрытыми глазами, притворившись спящим.

— Не оставляй меня, Уолт, — сказал он так тихо, будто разговаривал сам с собой. — Твое время еще не пришло, а ты крепкий орешек. У нас с тобой впереди столько великих дел, ты представить себе не можешь. Ты, конечно, решил, будто мы враги, но это не так, Уолт. Просто я знаю, кто ты такой, знаю, сколько ты можешь выдержать. У тебя дар, сынок, и я помогаю тебе подняться туда, куда еще никто не забирался. Слышишь, Уолт? Прошу тебя, не умирай. Ты мне очень нужен, прошу тебя, не оставляй меня одного.

Я слышал его отлично. Слова отзывались во мне громко и четко, меня так и тянуло что-нибудь ответить, но я удержался и прикусил язык. Потом наступила долгая тишина. Мастер Иегуда сидел в потемках и гладил мне руку, а потом — если я не ошибся, если мне не приснилось и не пригрезилось, то он, взрослый, заплакал, и я услышал сдавленные, почти неслышимые рыдания, которые вырвались из его груди, пронзив тишину моей комнаты раз, и два, и десять.

Было бы преувеличением сказать, будто я сразу излечился от всех прежних подозрений, но лед тем не менее тронулся и постепенно отношение мое стало меняться.