|
Казалось, его швырнул на пол приступ «царской болезни»[34]. — Тварь, — сделал знак Вычислитель, и Экзекутор резко опустил свой меч. Хрипы смолкли, а по полу начала растекаться липкая лужа. — Тварь воистину, — осторожно, дабы не испачкать сандалий, Экзекутор присел на корточки, вытащил кинжал и поднял убитому веко. — Всё верно. Похоже, мы не ошиблись. Зрачок у мертвеца был узкий, вертикальный, словно у змеи. Разумное рассуждение подсказывало, что при таких глазах во рту должно быть жало. — О Боги! — задохнулся Герострат, и голос его дрогнул от изумления. — Кто это такой? Кто? Ему было страшно, но даже страх не мог утишить радостную песнь сердца. Он, Герострат, не просто спасёт обитель Артемиды. Он избавит её от чудовищ, не уступающих гидре[35]. Он станет, как неистовый Геракл, очистивший от скверны Авгиевы конюшни. Его слава не померкнет в веках… — Кто? — мрачно переспросил Вычислитель. И подошёл к стене, где зияло овальное, в рост человека отверстие, задрапированное тканью. — Тебе этого лучше не знать. Ты честно выполнил свою часть договора, а посему… — он вытащил объёмистый матерчатый кошель, встряхнул на ладони и протянул Герострату, — бери и уходи. А лучше уезжай. Подальше отсюда. Этого тебе должно хватить надолго… В мешочке, судя по звуку, были не монеты — дорогие каменья. — Нет, нет, нет, — отшатнулся Герострат, в его глазах вспыхнуло пламя. — Прошу, не гоните меня. Я должен непременно быть с вами. Вот этими руками искоренять нечисть. Чтобы потом все в Элладе… Прошу вас! — И он рухнул перед хмурым Вычислителем на колени. — Вспомните могучего Безгубого[36], избравшего славу! Не истинно ли сказано мудрыми, что мы живём, пока о нас помнят? Вот и великий Гомер… — Ладно, как знаешь, — не дослушав, прервал Вычислитель и коротко, но грозно и повелительно взмахнул мечом. — Но вначале поклянись прахом матери, что шага не ступишь без моего приказа. Даже пальцем самовольно не пошевелишь. Иначе… «Иначе сдохнешь смертью лютой и страшной, а главное, никто даже и не узнает как. Так что вспоминать потомкам нечего будет…» — Клянусь! — не колеблясь отозвался Герострат и торжественно приложил руку к сердцу. — Прахом матери, памятью отца, милостью непорочной Артемиды… Клянусь! Костёр в его глазах разгорелся пожаром, лицо сделалось как восковая маска, голос зазвучал решительной медью. Сразу чувствовалось, не врёт. И ещё чувствовалось, что болен. Эту душу глодала многоглавая гидра тщеславия и кичливости. Никаким лекарством не извести. «Этот не расскажет о нас никому. Даже под пыткой. Этот свою славу ни с кем делить не захочет…» Вычислитель опустил клинок и, взявшись за край завесы, что скрывала проход, оглянулся на Экзекутора: — Я первым, ты в хвосте, перед тобой идёт Герострат. Если что-то пойдёт не так, убей его. Медленно… — Снял масляный светильник со стены, порывисто вздохнул и шагнул сквозь проём. — За мной! Не растягиваться! Это была узкая пологая галерея, видимо недавно прорубленная. Работа велась с явной поспешностью. Щербатые стены, свод, неровный даже на глаз, неудобные, грубо вырубленные ступени… Скоро, однако, всё разительно изменилось — ход резко расширился, своды оделись в мрамор, на стенах появились древние божественно-живые фрески. А ещё стали слышны звуки музыки, доносившиеся откуда-то из-под ног. О, это были отнюдь не трели многоствольной сиринги, не пение сладостного авлоса, не величественные переливы кифары[37]. Здешняя музыка не взывала к душе. Она гремела и завывала, обращаясь непосредственно к телу. |
