|
Ох прав… — Колякин затормозил перед очередной ямой, переключил передачу и в облаке густой пыли покатил вперёд. — Небось классиком даром не назовут…» Зелёная «четвёрка» тащилась по бугристому, с провалами, как от авиабомб, грейдеру. Колякин возвращался со станции железной дороги, откуда, хвала Аллаху, его жена с дочками благополучно отбыли в Бийск, к тёще, подальше от Пещёрки и всех творившихся здесь безобразий. Как и присоветовал Федот Евлампиевич Панафидин. Федот Евлампиевич тоже, без сомнения, метил в классики, плевать, что не написал ничего про Тараса Бульбу. Зато видел бы Гоголь, какие у него в запонках бриллианты! — Ну, так твою и растак, скоро ты кончишься? — обматерил Колякин дорогу, тормознул перед новой ямой… И тут, усугубляя обстановку, проснулся его мобильный телефон. Проснулся так, словно ему тоже приснилось страшное, что-нибудь типа свалки отказавших мобильников и утюжащего тяжёлого бульдозера. Телефон завибрировал и от ужаса затянул: «По тундре, по железной дороге, где мчит курьерский Воркута — Ленинград…» — Фу-ты, чёрт! — Как назло, Колякин не смог сразу вытащить «Нокию», потому что от расстроенных чувств забыл выложить её на сиденье, оставив вместо этого в кармане, а машина как раз кренилась над очередной ямой. Выбравшись наконец на ровное место, Колякин затормозил, порылся в кармане и глянул на светящийся экран. — Да, Гоголь точно был прав… Звонил его заместитель Балалайкин. И, видит Бог, не к добру. Ведь сказано же было ему — не Богу, а Балалайкину — ясно и понятно, что его, Колякина, нет и не будет, убыл с концами по оперативной части. То бишь вначале на вокзал, потом на свиноферму. Так ведь нет, один хрен звонит. О Гоголь, Гоголь, ты воистину столп… — Ну что там у тебя, старлей? — нажал кнопку Колякин. Послушал, засопел, нахмурил рыжую бровь. — Значит, говоришь, генерал? Полковник? Рвёт и мечет? Ладно, еду, такую твою мать. Да не твою, Вадик, не твою, я так, фигурально… Сунул мобильник обратно в карман, выругался напоследок и порулил дальше. Эх, Карменсита… Оказывается, пока он сажал в поезд семейство, в колонию наведался аж сам генерал. Соответственно, хозяин зоны рвёт, мечет, писает кипятком и желает немедленно видеть майора Колякина. Вот тебе и тёплый ласковый пятачок, и доверчивые мордочки малышни… Может, как раз на это намекал ему сон? Если так, то, право, намекать можно было и поделикатнее. А то ведь инфаркт недолго схватить. Майор крутанул руль, объезжая ямину, зацепил колёсами другую, подпрыгнул на сиденье, сбавил ход, и в окошко полезли завихрения пыли. Тащились за окнами хмурые осины, жужжала набившаяся в салон мошкара, в подвеске престарелой «четвёрки» страдала замученная душа. Однако не подвела, зелёная, благополучно доставила Колякина в зоновские пределы. К самому что ни есть серьёзному забору, усиленному по трёхметровому бетонному гребню колючей «егозой»[76]. Антураж дополняли вышки с автоматчиками, здание КПП и недреманные зенки ртутных ламп, щедро установленных по периметру. «На работу, блин, как на праздник». Майор крутанул «вертушку», миновал караулку, прошёл плац и, поднявшись по ступенькам на крыльцо, отворил дверь приземистого здания администрации. Начальник зоны полковник Журавлёв находился на месте. В просторном, обшитом дубом кабинете всё было под стать хозяину, кряжистому, заматеревшему. И письменный стол, выдолбленный из цельного пня, и пол, зеркально блестевший мебельным лаком, и плюшевые мохнатые портьеры, и сейф, сваренный из бронеплит от «Т-34», найденного в ближних болотах. На стенах вперемешку висели рога, кабаньи головы, волчьи шкуры и творения упорных человеческих рук, выполненные в стиле античной мозаики. |
