— Трое суток уехать не могли! Спали на земле вповалку! — возбужденно сообщили они мне шепотом. — А потом кто-то надоумил к поезду подойти, проводнику сунуть! И вот — едем! Мы мешать не будем! Не беспокойтесь! Мы все понимаем! Деточки спят! А мы-то! Сели! Трое суток — и никак не уехать! Взопрели все!

То, что деликатные мужики сильно взопрели за истекшее в ожидании время, ощущалось очень сильно. Но, как оказалось, это было только начало. Мужики стянули с усталых за трое-то суток ног сапоги и размотали портянки.

Воздух в купе наполнился таким неописуемым ароматом!

— Мешать не будем! — пообещали мужики и вышли из купе босиком, предварительно разложив на полу нашего тесного общего помещения свои взопревшие портянки. Сапоги деликатно стояли рядом с портянками.

— Пусть проветрятся, — пояснили мужики и удалились радостно удивляться своему везению в тамбур.

Их ноги проветривались, и я даже как-то ухитрялась радоваться за незнакомых мне до этого момента людей. Ведь и правда: трое суток! И взопрели-то как!

Правда, радость моя за них продолжалась лишь миг. Портяночная вонь одолевала… Я пыталась терпеть, заставляла себя входить в положение несчастных, старалась заснуть… Дети раскашлялись во сне… Тогда я, собрав все свое мужество в кулак, пошла в тамбур и попросила убрать портянки. Мужики даже не сразу поняли.

— Нам бы просушить, взопрели, — поясняли они мне, как дитю неразумному.

— Так вот тут, в тамбуре, и просушите. Мы в купе задыхаемся.

— Как же в тамбуре? — испугались мужики. — В тамбуре стащут!

Пришлось объяснить, что взопревшие портянки вряд ли кому-то неотложно понадобятся этой самой ночью. Видимо, эта простая мысль все-таки была воспринята нашими попутчиками. Они забрали свои ценные портянки, и мы кое-как проспали остаток ночи.

29 июня 1983 года

В тот год 29 июня нашей семье исполнялось девять лет. К тому же это был день рождения моей мамы. Вот ведь совпадение! За девять лет наша семья здорово увеличилась: от двух до пяти! Мне очень хотелось отметить этот день, сделать его праздником. Тем более днем раньше Пашеньке исполнилось ровно четыре месяца. Мы договорились с медсестрой из госпиталя, что она пару часов посидит с детками, пока мы будем праздновать нашу дату в ресторане.

Мы встретились с мужем после его работы. Я хотела забежать в парикмахерскую (все еще старалась выпрямить свои кудри). Он хотел зайти домой, чтобы сменить форму на гражданскую одежду.

— Через двадцать минут зайду за тобой, — пообещал он.

И зашел. Все еще в форме и абсолютно пьяный.

Вот и весь наш праздник.

Весь этот день с утра настроение у меня было угнетенное, и, видя нетрезвого мужа, я решила, что сердце мое предвещало это его очередное предательство. Мы пошли домой. Тоска меня охватила.

Потом я вспоминала: как же хорошо, какое же для меня счастье, что не пошли мы в тот день отмечать годовщину свадьбы. Я бы себе этого не простила.

В этот день, в то самое время, когда сердце мое исходилось от тоски, умерла моя ненаглядная Танюсенька. Всего несколько дней не дожила она до нашей встречи.

Узнали мы об этом горе не сразу, хотя телеграмму Женечка послала мне немедленно. Телеграмма не дошла. Странное дело. Хотя — вполне понятное. Представьте, телеграммы о смерти ценились в ЦГВ на вес золота! Почему? Все просто: чтобы получить возможность внепланово съездить в Союз, нужна была веская причина.