- Товарищи! Удостоверение потеряла! Ради всего святого - спичку! Вспыхивает. Кто-то на коленях, в воде, беспомощно разгребает слизь

- А вы в карманах поищите! - Вы, может, дома забыли?   Да разве тут найдешь?! - Продвигайтесь! Продвигайтесь! Товарищи, встречная партия! Поберегись!!!

И - прогал. Прогал и водопад. Квадратная дыра в потолке сквозь которую дождь и свет. Хлещет, как из дюжины труб. - Потонем! - Прыжки, скачки, кто-то мешок упустил, у кого-то в проходе санки завязли. - Господи!

------------

Картошка на полу: заняла три коридора. В конце более защищенном, менее гнилая. Но иного пути к ней, кроме как по ней же нет. И вот: ногами, сапогами. Как по медузьей горе какой-то. Брать нужно руками: три пуда. Но оттаявшая слиплась в чудовищные гроздья. Я без ножа. И вот, отчаявшись (рук не чувствую) - Любовь - не веселье и нежность (фр.), какую попало: раздавленную, мороженую, оттаявшую... Мешок уже не вмещает. Руки, окончательно окоченев, не завязывают. Пользуясь темнотой, начинаю плакать, причем тут же и кончаю.

- На весы! На весы! Кому на весы?!

Взваливаю, тащу.

Развешивают два армянина, один в студенческом, другой в кавказском. Белоснежная бурка глядит пятнистой гиеной. Точно архангел коммунистического Страшного Суда! (Весы заведомо врут!)

- Товарищ барышня! Не задерживай публику!

Ругань, пинки. Задние напирают. Я загромоздила весь проход. Наконец, кавказец, сжалившись - или рассердившись, откатывает мой мешок ногой. Мешок слабо завязанный, рассыпается. Клюканье. Хлипанье. Терпеливо и не торопясь подбираю.

----------------

Обратный путь С картошкой. (Взяли только два пуда, третий утаили.) Сначала беснующимися коридорами, потом сопротивляющейся лестницей, слезы или пот на лице, не знаю.

И не знаю, дождь иль слезы

на лице горят моем...

Может, и дождь! Дело не в этом! Полоз очень слаб, расщепился посредине, навряд ли доедем. (Не я везу санки, вместе везем. Санки - сподвижник по беде, а беда - картошка. Собственную беду везем! )

Боюсь площадей. Арбатской не миновать. Можно было с Пречистенского переулками, но там спуталась бы. Ни снега, ни льда: везу по воде, местами по сухому. Задумчиво любуюсь на булыжники, уже розовые..

- О, как все это я любила!

Вспоминаю Стаховича. Увидь он меня сейчас, я бы неизбежно сделалась для него предметом гадливости. Все, вплоть до лица, в подтеках. Я не лучше собственного мешка. Мы с картошкой сейчас - одно.

- Да куда ты пре-ешь! Нешто это можно - прямо на людей ! Буржуйка бесхвостая!

- Конечно, бесхвостая, - только черти хвостатые!

Кругом смех. Солдат, не унимаясь:

- Ишь, шляпку нацепила! А морду-то умыть...

Я, в тон, указывая на обмотки:

- Ишь, тряпки нацепил!

Смех растет. Я, не желая упустить диалога, останавливаюсь, якобы поправляя мешок.

Солдат, расходясь:

- Высший класс называется! Интеллихенция! Без прислуги лица умыть не могут!

Какая-то баба, визгливо: - А ты мыла дай! Мыло-то кто измылил? Почем мыло-то на Сухаревой, знаешь?

Кто-то из толпы:

- Чего ему знать? Ему казенное идет! А вы, барышня, картошку несете?

- Мороженую. На службе дали.

- Известно, мороженую- хорошая-то самим нужна! Подсобить, что ли?

Толкаю вожжи напрягаются, еду. Пощади голос бабы ... солдату:

- Что ж она, что в шляпе, не человек, что ли?

Рас-су-ди-ил!

------------

Итог дня: два чана картошки. Едим все: Аля, Надя, Ирина, я, Надя Ирине, лукаво:

- Кушай, Ирина, она сладкая, с сахаром.

Ирина, тупясь и отворачиваясь: - Ннне...

---------------

20 марта, Вместо "Монпленбеж", задумавшись, пишу "Монплэзир" (Мопр1аisir вроде маленького Версаля XVIII в ).

Благовещение 1919 г.