— Ах, месье, — сказал однажды полковник Брэмбл. — До войны у нас говорили: «О, эта фривольная Франция!» Теперь будут говорить иначе: «О, эта суровая и мудрая Франция!»

— Да, — поддержал его доктор. — Народ Франции жесток и суров к себе самому. Я начинаю понимать того боша, который как-то сказал: «Настоящий мужчина не стремится к счастью. Только англичанин мечтает о нем». Крестьяне вашего Севера наделены какой-то удивительной волей к аскетизму.

— Месье, — сказал падре, — доводилось ли вам, еще до войны, видеть у нас француза из мюзик-холла, этакого невысокого человечка с черной бородкой, который непрерывно жестикулирует и разглагольствует?.. И знаете, месье, я был убежден, что вот это, мол, и есть настоящий француз. И, уверяю вас, тогда я даже и представить бы себе не мог вот таких набожных и трудолюбивых деревенских жителей.

— Мне нравится наблюдать их воскресным утром, — сказал майор, — когда с началом перезвона колоколов все они выходят из своих жилищ и идут в церковь к обедне, словно на спектакль в театр. Старики, дети, женщины… Ах, месье, и почему только вы не рассказывали нам обо всем этом до войны?

— А потому, — ответил Орель, — что мы и сами не знали этого.

XII

Пояс Ориона поднялся еще выше в зимнее небо. Мороз сковал грязь на дорогах. С каждым днем усиливался поток всякой домашней выпечки и разноцветных открыток, доставляемых грузовиками полевой почты. Рождество напомнило и дивизии, и деревне всю прелесть и сладость жизни.

Орель и падре долго занимались приготовлениями к рождественскому ужину. Падре приобрел у одного из фермеров индейку, достойную королевского стола. Орель ходил из дома в дом в поисках шалфея и каштанов. Паркер занялся кулинарией: ему хотелось собственноручно приготовить какой-то особенный салат, которым он очень гордился, хотя полковник довольно долго и весьма недоверчиво наблюдал за его действиями. А доктора О’Грэйди вместе с Орелем откомандировали в Байель для закупки шампанского. Доктор настоял на дегустации нескольких различных марок и, изрядно охмелев, на обратном пути высказал ряд неожиданных тезисов о смысле жизни.

В конце ужина ему разрешили пригласить в офицерскую столовую обеих своих приятельниц, Берту и Люси, на бокал шампанского, и, когда они появились в своих воскресных платьях, полковник тотчас же проиграл на скорости 61 вальс «Судьба». Ординарцы укрепили над дверью большую связку веток вечнозеленой омелы, и девушки простодушно спросили, существует ли в Англии обычай целоваться под рождественской омелой?

— Ну конечно же! Есть у нас такой обычай! — радостно воскликнул доктор.

И, заложив руки за спину, он кончиками губ запечатлел поцелуй на щечке, подставленной ему Бертой. Паркер, столь же робкий, как и доктор, проделал то же самое в отношении красавицы Люси, а Орель, дабы не посрамить честь французского мужчины, нежно поцеловал и ту и другую.

— А это, знаете ли, совсем недурно, мадемуазель, — взволнованно вымолвил маленький доктор.

— Да, — со вздохом ответила Люси, — по мне — так пусть Рождество будет каждый день.

— Но почему так часто? — спросил доктор.

— Вы и не представляете, как мы будем тосковать после войны! — вмешалась Берта. — То есть когда вы все уедете. Прежде мы ни о чем таком и не думали… никого не замечали… просто работали… ничего другого не знали. А теперь без ваших в деревне станет совсем пусто… Мы с сестрой не останемся здесь: уедем в Париж или в Лондон…

— О, это и в самом деле печально, — сказал доктор.