— Сынок, сынок!.. — Шахриниса-хола дернула его за рубаху. — Раскипятился! Лучше подумаем, что с браслетами-то делать?

— А что тут думать? — самоуверенно заявил Миръякуб. — Давайте их мне, я пойду к Насриддинбеку, и он выпустит отца из зиндана. Самого-то бека нет — уехал в Чимкент.

— Ладно. Бери! — согласился, наконец, Мирсаид; вид у него, однако, был угрюмый. — Только действуй с умом. Вещь-то дорогая. И гляди: если твой Насриддинбек попробует нас провести — пусть я сяду в яму к отцу, но этому жулику не поздоровится! Кишки из него выпущу. Так и знай.

VIII

Старый шорник целыми днями брюзжал, все было не по нему, и почему-то он считал виноватым в своей болезни Абдувахаба Шаши. Лежа с лихорадочно горящими глазами, он ворчал:

— Раньше-то я мог и сидеть, и вставать… А как вы тут появились, так силы меня покинули, лежу и лежу…

— Я-то при чем, ата? — примирительно улыбался Шаши. — Если бы это от меня зависело, я бы не оставался здесь ни минуты!

Мирхайдар тронул Абдувахаба за локоть:

— Не принимайте его слов близко к сердцу, мулла-ака, — и шепотом добавил, — болезнь совсем помутила его разум…

А старик все бормотал, обращаясь к Абдувахабу:

— Все для вас плохи! Вы хулите его величество Худоярхана, в своих богопротивных речах оскорбляете самого пророка Мухаммеда! Может, вы домулла из евреев?

Абдувахаб только развел руками:

— Боже, что он говорит, этот несчастный!..

Гончар, сделав предостерегающий знак, подсел к старику:

— Лежите спокойно, ата… Вам нельзя волноваться.

Но старик разошелся:

— Глаза б мои не видели этого богохульника! Гончар, скажите Байтевату, пусть уберет его от нас. Как нам славно было вдвоем… А теперь вы целыми днями шушукаетесь, жужжите, как пчелы! Вы в зиндане, а не у себя дома.

Мирхайдар и Абдувахаб во всем шли навстречу старику. Чтобы не раздражать его, они часами молчали, возясь с зубочистками, и лишь когда он засыпал — переговаривались тихим шепотом. Мирхайдар попросил Байтевата передать домашним, чтобы они принесли немного тутовых ягод: гончар знал, что это любимое лакомство старого шорника. Тот чуть не каждый день справлялся, не поспели ли ягоды тутовника, расхваливал их на все лады, уверял даже, что их любил сам пророк Мухаммед и его сподвижники. Спустя несколько дней Байтеват спустил в яму лаган с тутовыми ягодами — у него хватило совести не взять себе ни одной. Старый шорник обрадовался угощению, как ребенок. Он возносил хвалу богу, молился за семью гончара. Повеселел, приободрился и настолько смягчился духом, что даже попросил прощения у Абдувахаба за все свои недобрые слова.

Однако, через неделю недуг дал себя знать с новой силой — старик, хрипя, корчился на своем тряпье, на губах у него розовела пена, — вскоре он, не приходя в себя, скончался.

Мирхайдар и Абдувахаб обмыли покойника, подвязали ему платком подбородок, завернули в ветхий халат… Они свершили над ним похоронный обряд, а утром тюремщики на веревках вытащили тело старика наверх.

В течение нескольких дней узники читали поминальные молитвы, они забыли об оскорблениях, которыми порой осыпал их старик, ничего не было в их сердцах, кроме скорби и жалости к этому бедняге, даже в зиндане молившемуся за Худоярхана! Он был мертв еще при жизни — слепой и покорный судьбе…

Мрачные мысли и чувства овладели узниками. Однажды Мирхайдар спросил:

— Как вы думаете, мулла-ака, выберемся мы когда-нибудь из этой ямы, или так и сгнием здесь, как старый шорник?.