. — невесело усмехнулся Абдувахаб. — Не хочу сказать ничего плохого о беке — я и скорпиону не желаю зла, но думаю, дело тут не в милосердии. Просто тюбетейка стала ему тесна, обстоятельства вынуждают его проявлять «доброту». Но как бы там ни было, а свобода — всегда свобода, и нет ничего светлей ее света! Прошу вас, окажетесь на воле, зайдите ко мне домой, скажите, что я жив, здоров и бодр духом.
В отверстии снова показался силуэт Байтевата. В яму стала опускаться толстая веревка. А Шаши продолжал напутствовать гончара:
— Вытащите вашего Миръякуба из Урды, этого вертепа палачей. И отплатите добром за добро, самопожертвованием за самопожертвование всем тем, кто думал, заботился о вас, кто не жалел своей жизни ради вашего спасения. Это ваши братья. Нет на свете ничего дороже дружбы, братства! Я имею право на советы — я ведь старше вас на один мучал. Если вам удастся, разыщите Абдурасула сахоба, он живет на Чорсу, за медресе Кукалташ. Передайте ему от меня привет. Он тоже сочиняет газели, его псевдоним — «Андалиб». Достойный человек! Он торгует книгами — спросите у него «Хазойинул маоний» Алишера Навои. Если вы принесете мне эту книгу, буду благодарен вам по гроб жизни.
— Обязательно принесу, мулла-ака! — взволнованно пообещал Мирхайдар.
— Да, если у него есть избранный диван Хафиза и «Куллиёти» Бедиля, тоже прихватите.
— Хорошо, мулла-ака.
Конец веревки уже свернулся в клубок на земляном полу. Байтеват поторапливал гончара. Абдувахаб, нервничая, то и дело поглядывал на веревку. Достав из-под подушки тетрадь, он передал ее Мирхайдару.
— Тут несколько моих газелей. Отдайте Мавлоно Андалибу, он знает, что с ними делать. — И огорченно добавил: — Кабы знать, что вас сегодня освободят, я бы еще кое-что подготовил!..
— Несчастный всегда поддержит несчастного, мулла-ака. Я выполню все ваши поручения. И буду навещать вас.
— Спасибо, друг мой Самой большой радостью было бы для меня, если бы вы познакомили народ с моими газелями. Возьмите у Абдурасула-сахоба баяз, где помещены мои газели, почитайте их своим друзьям. Всегда будьте вместе с людьми, гончар! Смотрите на себя как на неотделимую частицу народа. И тогда никому не удастся сгноить нас в тюрьме!..
Нетерпеливый окрик Байтевата прервал его речь. Гончар и поэт обнялись. Уже обвязавшись веревкой, Мирхайдар отдал Шаши круглую табакерку из тыквы, с насваем. Показал на сложенное у стены тряпье — весь свой немудреный скарб:
— Это я оставляю вам, мулла-ака. Подложите под свою постель, все будет мягче, и сырость не так почувствуете…
Абдувахаб, в свою очередь, заботливо предупредил:
— Берегите себя, друг мой. Придете домой — не очень-то налегайте на еду. Первый месяц старайтесь есть понемножку, только то, что легко переваривается. До поры остерегайтесь и солнца. Если, не дай бог, заболеете, покажитесь табибу Юнусхану, он живет за Шаршишем. Большой знаток «Ал-кануна»!
Байтеват вытянул гончара из ямы. Тот с трудом взобрался на край отверстия, некоторое время сидел там, отдыхая. Потом крикнул вниз, Абдувахабу: «До свидания, мулла-ака!.. Даст бог, скоро свидимся!»
Мирхайдара затолкнули в тесную камеру, где уже находилось пятнадцать недавних узников.
— Лежи тут, пока не стемнеет. Как стемнеет, отправишься домой.
Вскоре к узникам, валявшимся в томительном ожидании на бердонах, пришел стражник-есаул, объяснил, что они освобождены по высочайшему повелению его светлости бека. И еще он сказал, что на них наступают неверные, и каждый истинный мусульманин должен быть готовым защитить родину от гяуров. Когда он ушел, Мирхайдару вспомнились слова Абдувахаба о «милосердии» бека: похоже, что и вправду тюбетейка сделалась ему тесной…
Как только начало смеркаться, всех пятнадцать, в том числе и Мирхайдара, выпустили из зиндана. |