Абдугани-ака покосился на ворота, возле которых стоял Алиджан, понимающе усмехнулся:

— Ах, просто так? — он испытующе заглянул в глаза Алиджану. — И тебе не стыдно? Сколько лет я учил тебя, сколько сил на тебя истратил! Значит, все мои старания, все знания мои, все книги и учебники, которые ты прочел, — все впустую?.. Больно сознавать это. Мне недавно присвоили звание заслуженного учителя республики, — губы его скривились в иронической улыбке. — А я, выходит, никудышный учитель! Да, да, никудышный, если не смог сделать из тебя человека. Обидно… Обидно!

Алиджан готов был провалиться сквозь землю. Что он мог возразить старому учителю? На такие упреки отвечают не словами, а делом. Он стоял молча, понурясь… Абдугани-ака в горьком недоумении, покачал головой, и, даже не попрощавшись с Алиджаном, удалился прямой, негнущейся походкой. Алиджан совсем сник. Он уважал своего учителя, да и все ребята любили Абдугани-ака, как родного отца. Юноше тяжело было перенести его презрение… А Абдугани-ака, отойдя уже далеко, не выдержал и обернулся. Он увидел, как его нерадивый ученик шагает прочь от медресе.

Алиджан шел домой.

XVI

Утром Халниса-хола, обеспокоенная угнетенным видом сына, спросила:

— Стряслось что, сынок?

Он не ответил, и она нерешительно добавила:

— Туда-то… пойдешь еще?

— Нет, мама, — твердо сказал Алиджан. — Никогда.

Халниса-хола только вздохнула.

А Алиджан, позавтракав, нахлобучил чустскую тюбетейку и отправился в чайхану. Таджибай, за последнее время подобревший к парню, все же посмотрел на него осуждающе: ишь, завсегдатай, времени ему некуда девать! Алиджан постоял на берегу речки, глядя на быстрые, неутомимо бегущие волны, потом подошел к парням, сидевшим на сури за шахматами. Они не обратили на него внимания — так были увлечены игрой. Он бы тоже охотно сразился в шахматы, но один из парней вдруг взглянул на часы, поднялся: «Уже девять, мне пора, с десяти смена». Вскоре разошлись и остальные, каждый по своим делам. А Алиджану некуда было спешить, ему стало совсем скучно и одиноко, — не легче, чем в медресе. Как назло, и Шамси не было! Алиджаном овладело чувство неприкаянности — никому до него нет дела, всюду он лишний… Он сел на сури, бросил пробегавшему мимо чайханщику:

— Чайку бы!

Принеся чайник чаю и надтреснутую пиалу, чайханщик поставил их перед Алиджаном и, не глядя на него, убежал.

Алиджан долго переливал чай из чайника в пиалу, из пиалы в чайник. Рядом, тесным кружком, оживленно беседовали какие-то парни… Один из них, нарезав огромную дыню, стал угощать друзей. Спор они вели о каких-то стычках на работе, парни горячились, а Алиджану все это было неинтересно. Да на него никто и не оглядывался: он тоже никого не интересовал. Выпив пиалу чая, Алиджан встал и побрел домой. Возле парикмахерской, на высоких нарах, поджидали очереди его приятели, бывшие одноклассники. Алиджан остановился, попросил у них папиросу, закурил, попытался завязать разговор ребята отвечали неохотно и как-то странно на него посматривали. Он узнал от них, что сегодня в доме одного из молодых учителей свадьба, и все они приглашены на нее. А его не пригласили, хотя учитель жил по-соседству. Недавно Алиджан с пьяных глаз нагрубил ему, оскорбил, — тот теперь, конечно, и слышать не хочет о грубияне! И ребята, разговаривая с Алиджаном, отводят глаза… Ну, и черт с ними! Обойдется без них. Но на сердце у Алиджана скребли кошки.

Проходя мимо соседского сада, Алиджан услышал кашель, щелканье садовых ножниц. Привстав на цыпочки, он заглянул через дувал. В саду возился с деревьями старый Сарымсак-ата. Ему уже перевалило за восемьдесят, и силы иссякали, но каждый вечер он обходил свой сад, менял подпорки в винограднике, ухаживал за фруктовыми деревьями.