|
- Джекоб пристально смотрел на сына, и его глаза в темных впадинах были удивительно блестящими и понимающими. - Не улыбайся, сын мой. Мой брат за тебя сгорает на костре. - Да я и не думаю улыбаться, - успокоил Ной отца и положил ему руку на лоб. Кожа у Джекоба была горячая и шершавая, и Ной почувствовал, как легкая судорога отвращения свела его пальцы. Лицо Джекоба исказилось презрительной гримасой присяжного оратора. - Вот ты стоишь здесь, в своем дешевом американском костюме, и думаешь: "Да какое отношение имеет ко мне брат отца? Он для меня посторонний человек. Я никогда его не видел, и что мне до того, что он умирает в пекле Европы! В мире ежеминутно кто-нибудь умирает". Но он вовсе не посторонний тебе. Он всеми гонимый еврей, как и ты. Джекоб в изнеможении закрыл глаза, и Ной подумал: "Если бы отец говорил простым, нормальным языком, это трогало бы и волновало. Кого, в самом деле, не тронул бы вид умирающего отца, такого одинокого в последние минуты своей жизни, терзаемого думами о брате, убитом за пять тысяч миль отсюда, скорбящего о трагической судьбе своего народа". И хотя Ной не воспринимал смерть своего неведомого дяди как личную трагедию, тем не менее, будучи здравомыслящим человеком, он не мог не чувствовать, как давит на него все то, что происходит в Европе. Но ему так часто приходилось выслушивать разглагольствования отца, так часто приходилось наблюдать его театральные, рассчитанные на внешний эффект манеры, что теперь никакие ухищрения старика не могли бы его растрогать. И стоя сейчас у его постели, всматриваясь в посеревшее лицо и прислушиваясь к неровному дыханию, он думал лишь об одном: "Боже милосердный! Неужели отец будет играть до последнего своего вздоха!" - В тысяча девятьсот третьем году, - заговорил отец, не открывая глаз - при расставании в Одессе Израиль дал мне восемнадцать рублей и сказал: "Ты ни на что не годен, с чем тебя и поздравляю. Послушайся моего совета: всегда и во всем полагайся на женщин. Америка в этом отношении не исключение - женщины там такие же идиотки, как и повсюду, и они будут содержать тебя". Он не пожал мне руки, и я уехал. А ведь он, несмотря ни на что, должен бы пожать мне руку, ведь правда, Ной? Его голос внезапно упал до еле внятного шепота и уже не вызывал у Ноя мысль о спектакле. - Ной... - Да, отец? - А ты не думаешь, что он должен был пожать мне руку? - Думаю, отец. - Ной... - Да, отец? - Пожми мне руку, Ной. Поколебавшись, Ной наклонился и взял сухую широкую руку отца. Кожа на ней шелушилась, ногти, обычно так тщательно наманикюренные, успели отрасти и были обкусаны; под ними чернели каемки грязи. Ной почувствовал слабое, беспокойное пожатие его пальцев. - Ну, хорошо, хорошо... - вдруг проворчал Джекоб и отдернул руку, словно под влиянием какой-то неожиданно возникшей мысли. |
