Потом он пристроился рядом с ней в постели, и не так уж это все было здорово. Веселье куда-то испарилось, с тем же успехом это мог бы быть какой-нибудь клиент — она лежала, думая даже не о Майкле, а о том, что он сейчас все записывает. Проиграет потом ее, Мону, когда ему захочется. И вообще, сколько у него уже было таких, как она?

Вот так она рядом с ним и лежала — после всего, — слушая, как он посапывает во сне, пока «магик» не стал закручивать плотные маленькие круги на дне черепа, раз за разом выщелкивая на экран век одну и ту же последовательность бессвязных картинок: пластиковый пакет, в котором она хранила свои вещи во Флориде, верх пакета завязан проволокой, чтобы не впустить внутрь жуков; старик сидит у фанерного стола, чистит мясницким ножом картофелину, нож сточен до огрызка размером с ее большой палец; кливлендская забегаловка, где подавали криль, павильон построен в форме свернувшейся креветки, а выгнутая спина из металлических листов и разрисованного розовым и оранжевым прозрачного пластика служит крышей; проповедник, которого она видела, когда шла за новой одеждой, он и его бледный, расплывчатый Иисус. Всякий раз, когда наступал черед проповедника, Иисус все собирался что-то сказать, но так и не заговорил.

Черт, теперь это кино никак не остановишь, разве что встать и попытаться занять мысли чем-то еще.

Ладно, выбралась из постели, постояла в сером свете от окна в крыше, глядя на Майкла. Вознесение. Вознесение грядет.

Что поделаешь... вышла в комнату и натянула платье — замерзла.

Мона присела на серебристую кушетку. Красное затемнение превращало серый свет из окна в розовый — это снаружи начинало светать. Интересно, сколько может стоить такая квартира?

Теперь, не видя его, Мона с трудом вспоминала: а как вообще выглядит Майкл? Ну, подумалось ей, ему-то не составит труда меня запомнить. Но одна только мысль о стиме оставила у нее привкус чего-то такого... как будто ее ударили или обидели, а может, просто попользовались. Она почти жалела, что не осталась в отеле постимить Энджи.

Серо-розовый свет заполнял комнату, ложился пятнами, цепенел, застывал в углах. Что-то в нем напомнило о Ланетте и о разговорах о передозняке. Иногда от передозняка кончаются в чужих квартирах, и потом проще всего выбросить тело из окна, так чтобы копы не сообразили, откуда именно оно выпало.

Но она ведь не собиралась об этом думать... Мона встала, порылась в холодильнике и в шкафах в кухне. В морозилке лежал мешок кофейных зерен, но на «магике» от кофе начинает трясти. Еще там было полно маленьких целлофановых пакетиков с японскими этикетками, что-то замороженное или обезвоженное. Она нашла пакетики чая и сорвала печать с одной из бутылок воды в холодильнике. Налила немного воды в кастрюльку. С плитой пришлось повозиться, прежде чем удалось ее зажечь. Электроконфорки оказались белыми кругами на черном фоне плиты. Ставишь кастрюлю в центр круга и касаешься красной точки, нарисованной рядом. Когда вода закипела, она бросила в кастрюлю пакетик чая и сняла ее с конфорки.

Наклонившись над кастрюлькой, Мона вдохнула пар с запахом трав. Она никогда не забывала, как выглядит Эдди, когда его не было рядом с ней. Пусть это случалось не очень часто, но когда он был рядом, она чувствовала себя уверенней. Должно же быть подле тебя какое-то лицо, которое не меняется. Но, пожалуй, и об Эдди думать сейчас — не такая уж хорошая идея. Скоро, очень скоро наступит отходняк, а до тех пор надо еще найти способ вернуться в отель. Внезапно ей пришло в голову, что все это так сложно: слишком многое надо сделать, просчитать варианты — а это и есть отходняк, когда начинаешь волноваться, как бы слепить обратно дневную сторону суток.

Едва ли Прайор позволит Эдди ее ударить, думала Мона, хотя бы потому, что хочет что-то сотворить из ее внешности. Мона обернулась, чтобы достать чашку.

Прайор был одет в черное пальто.