Закавыка в том, чтобы дожить до следующего урожая. В разъездах это оказалось нелегко. В первую же неделю Мохтар свалился с малярией. Заехал в Буру, далеко на западе Йемена, утром проснулся с пожелтевшими глазами. То ли в Буре подхватил, то ли в Хайме, но несомненная малярия, и Мохтар не мог пошевельнуться. Его трясло. Руки-ноги ослабли и онемели. Хозяева дома в Буре дали ему таблетки, но Мохтар был уверен, что умрет. Его отвезли в местную больницу, где он две ночи пролежал в лихорадке.

Выздоровев уже в Сане, он поехал снова, и на сей раз в Бани Исмаил на него напала какая-то бешеная диарея. Два дня он не отходил от очка (нормальных туалетов в деревне не было) и все ждал, что через задний проход вот-вот выпадет печень.

Спустя несколько недель его навестил солитер – к этому выводу пришли все, да и он сам. Мохтар ел с утра до вечера и ночь напролет, но не набирал веса. Кто-то утверждал, что тело таким образом корректирует потерю веса после малярии и диареи. Мохтар ел, ел и ел, но почему-то худел все сильнее.

– С ним можно жить, – сообщил ему один друг. – Сосуществовать.

– А ты керосинчиком его, – посоветовал другой.

Выяснилось, что это давний обычай – пить керосин, чтобы вытравить паразита. Мохтар решил обождать, и спустя еще неделю метаболизм нормализовался. То ли солитер ушел сам по себе, то ли его и не было – Мохтар не понял. Еще несколько недель Мохтар наслаждался нормальной работой пищеварительной системы, а затем познал ни с чем не сравнимую боль от камня в желчном пузыре. Провалялся в больнице еще ночь и на волю вышел помятым.

Три месяца он провел в Йемене и болел каждые четыре или пять дней. Ему рекомендовали опасаться питьевой воды, фруктов, любой пищи, где могут таиться бактерии, – он же американец, он не приспособлен к организмам, с которыми свыклись йеменцы. И хотя Мохтар знал, что от некоторой пищи в некоторых деревнях стоит отказываться – да почти от любой пищи, от любой необработанной пищи, от любой воды, соков, фруктов, в любых деревнях, – отказываться он не мог. Он гость, а гость должен уважать хозяев, и нужно подчеркивать свое йеменское наследие, а чужеродность и хрупкость, наоборот, не подчеркивать. Так что Мохтар ел все, что дадут, и надеялся на лучшее. Диарея приключалась так часто, что он бросил считать и переживать. В конце концов, это невысокая цена за легендарную йеменскую щедрость.

Он продолжал ездить. Опять в машину. По разбитым дорогам, через узкие горные перевалы, в новые деревни, где всякий раз его приветствовали традиционными замилями, а потом проводили лотерею – разыгрывали, кому выпадет честь его приютить. За обедом и катом его неизменно усаживали на гору подушек и одеял во главе стола, точно монгольского полководца. Всегда подавали холодную газировку – едва Мохтар прибывал в деревню, детей посылали купить газировки, пешком за много миль. А за экскурсией по террасам, и обедом, и катом всегда следовали подарки. Если регион славился манго, Мохтар увозил с собой кучу манго – немыслимо столько съесть. Если в регионе делали мед, Мохтару дарили столько меда, что хватило бы наполнить ванну. И разумеется, всякий раз он уезжал с кофейными ягодами, лучшими образцами деревенского урожая, и возвращался в Сану, складывал образцы в угол гостиной у Мохамеда и Кензы и ложился спать.

Он съездил в Бейт Алия, в двух часах от Саны, более двух тысяч метров над уровнем моря. Там земля была благословлена обильным водоносным слоем, и фермеры возделывали тридцать тысяч деревьев. Он съездил в Бани Матар, около двух часов от Саны и в тысяче восьмистах метрах над уровнем моря. В Бани Исмаил он видел самый драгоценный и дорогой йеменский кофе. Зерна маленькие, почти круглые, урожай сильно зависит от дождей. Местный кооператив был дружелюбен и дисциплинирован, но там не знали наверняка, сколько кофе производят.