Все кончилось для него, и все только начиналось для остальных. Были новые старты, и Минтеев со Штерном сами увидели гигантские многокилометровые сосульки льда, свисающие с радужного небесного свода, туннель, по которому двигалось, шевеля длинными извилистыми щупальцами протуберанцев, Солнце, странных крылатых существ, очищающих небесный свод от наледи, а однажды, когда Штерн, Минтеев и Урядченко поднялись на рекордную высоту, хрустящая чистота дня позволила им наблюдать фантастическую и чудовищную картину – гигантские плоские хвосты Левиафанов, на которых в первичном Праокеане покоился диск Земли.

Но судьба их уже была решена невысоким усатым человеком с покатым низким лбом и тронутым оспинами лицом. Вождь долго сидел над отчетами, посасывая незажженную трубку, сосредоточенно думал, взвешивая факты и просчитывая последствия, потом прихлопнул бумаги короткопалой ладонью и поднял желтый тигриный взгляд на терпеливо ждущего его решения президента Академии Наук.

– Преждевременно, – глухо сказал он. – Это касается политики, а она девица консервативная. Мы не можем отказываться от материалистического взгляда на мир. Это замедлит индустриальное развитие страны. Государство важнее. Смелые люди, крепкие люди, мне искренне жаль их!

Край Земли. 22 марта 1965 г.

С утра за окном пели скворцы. Окна были заклеены от непогоды, но щебет скворцов все равно пробился в палату и разбудил Аркадия Наумовича Штерна. Если бы не решетки на окнах и не казенная меблировка палаты, все было бы как дома, на Васильевском острове. Только соседи здесь были другие, да санитары никак не вписывались в домашнюю обстановку. Держали Штерна в одиночке: видимо, таково было распоряжение начальства.

Замок двери заскрежетал, и в палату заглянул бородатый санитар по кличке Демон.

– Завтракать пора, – хмуро сообщил он. – Ты, Наумыч, не задерживайся, сегодня Дуремар дежурит, он любит, когда все по расписанию.

Завтрак без разносолов. Овсянка, белый хлеб, чуть сладкий чай. Больные ели не торопясь, вели беседы. Ходили слухи, что в больницу должен возвратиться людоед Стрчйинев.

– Считаю, что мы должны выразить протест, – сказал создатель наркологического направления в искусстве Максим Петлюха. – Устроим митинг, врачи должны знать, что мы против его возвращения в больницу. Пусть едет лечиться в другую.

– Не надо перекладывать свою головную боль на других, – немедленно возразил механик‑самоучка Кулибин. Он и за завтраком свободной рукой что‑то мастерил из спичек, у которых санитары предусмотрительно обрезали серные головки. – Сегодня людоеда куда‑то отправим, потом свободу печати объявим, а там и президентство на манер Америки вводить станем! Тут от Политбюро голова болит, а слово скажешь, сразу серу колют.

– Не ввязывайтесь в политику! – остерег его Максим Петлюха.

– Ввязывайся – не ввязывайся, а серу все равно колоть будут! – вполне здраво заметил Кулибин.

– Ты лучше нашего Коперника спроси! – заорал простой советский сумасшедший Андрей Андреевич –Капустин. В больницу он попал за то, что обрил наголо свою жену, соседей, что было пока еще простым хулиганством, но затем попытался обрить председателя поселкового Совета. – Слышь, Коперник, ты‑то как к Стрешневу относишься?

Штерн не сразу понял, что обращаются к нему.

– Сожрет паразит нас всех, – проворчал он хмуро. – Из Петлюхи столько можно отбивных настрогать… Санитар Демон появился в столовой с ремнем.

– Ну? – многозначительно спросил он. – Кто у нас сегодня первый доброволец на уколы?

Больные замолчали, опасливо переглядываясь друг с другом: знаем мы эти уколы, после них два часа скрючившись лежишь…

– Пошли, Кулибин! – сказал Демон, взмахом руки ломая спичечную конструкцию.