Мы дрались сначала в качестве волонтеров против пруссаков, а 18 марта 1871 года подняли оружие в защиту коммуны и попали за это в список обреченных на смерть. За восемнадцать месяцев до этого мой брат женился на прелестной молодой девушке; она была настоящим ангелом кротости и красоты. Это был брак по любви. Они обожали друг друга, как в первые дни брачной жизни. Рождение ребенка еще усилило, если это возможно, привязанность этих молодых, красивых, честных существ. Увы! Счастье их было кратковременно, и жизнь их трагически окончилась во время этой огромной драмы, жертвой которой пало столько людей. Мы жили тогда в том самом домике на Монмартре, о котором я вам так часто говорил, мои дорогие дети; не один счастливый день провели мы там! Он стоял на углу улицы Лепик, и из его сада открывался вид на весь Париж. Мы жили там вчетвером тесной семьей, любя друг друга всем сердцем, работали изо всех сил, с любовью ухаживали за нашим гнездышком и пользовались каждым свободным часом, чтобы заниматься, читать… Такой была наша жизнь накануне войны, а за ней восстания…
Когда наши разбитые батальоны уже не могли сопротивляться, когда мы остались без вождей, без определенного плана защиты, без надежды и увидели, что все погибло, я и мой брат возвратились домой, где, изнемогая от тоски и страха, поджидали нас наши подруги. Мы думали, что спасены, так как пробрались домой незамеченными через трупы людей, через развалины и загроможденные улицы. Внизу расстилался Париж, потонувший в дыму и огне и казавшийся адом. К нам доносились шум битвы, стоны раненых и умирающих, грохот разрушаемых зданий и памятников, ружейная пальба, барабанный бой, пушечные выстрелы… Победители все более и более тесным кольцом окружали Париж. Мы знали, как они обращаются с побежденными. Взяв приступом улицу, они обыскивали дома снизу доверху. С пленниками не церемонились. Если находили на руках следы пороха, если замечали на одежде красноватое или синеватое пятно от отдачи ружья, если в доме натыкались на оружие, виновных безжалостно расстреливали в кратчайший срок без следствия и суда. Убивали часто там, где заставали: в комнатах, на лестницах, во дворах. Жизнь или смерть гражданина зависела всецело от каприза офицера. Скоро версальцы добрались и до нашего квартала. Моя невестка и твоя мать, обезумев от ужаса, прибежали к нам с криком:
— Солдаты!.. Солдаты!.. Спасайтесь!
Я стоял тогда в нашем садике и с трепетом смотрел на бушевавшее внизу море пламени. Услышав крик, я бросился в находившуюся тут же цистерну и только что успел захлопнуть за собой крышку, как ворвались солдаты. Брат спрятался в дровяном сарае, но, увы! через несколько минут он был обнаружен, и его, бледного, не совсем еще оправившегося от полученной в бою раны, привели к офицеру. Этот офицер был совсем еще молод. Его лицо с безукоризненно правильными чертами было бы прекрасно, если бы не кровожадность взора. Невестка бросилась перед ним на колени и с мольбой протянула руки, умоляя пощадить ее мужа. Он взглянул на нее и, пораженный, очевидно, ее необыкновенной красотой, изменился в лице. Выражение ярости сразу исчезло, и на губах появилась сладострастная улыбка. Он нагнулся к молодой женщине и что-то шепнул ей на ухо.
— Никогда… Никогда! — вскрикнула невестка с негодованием и, вскочив на ноги, кинулась в объятия мужа.
Брат сверкнул глазами и, бросившись на офицера, дал ему пощечину.
— А, вот как! — заревел офицер и, подняв окровавленную саблю, нанес ему два страшных удара по голове.
Брат упал как подкошенный.
— Убийца!.. Убийца!.. Брат, отомсти за него и за меня! — вскрикнула обезумевшая от горя и ужаса невестка.
Она выхватила револьвер из рук одного из солдат, приставила к сердцу и, выстрелив, упала, окровавленная, на труп любимого мужа. Твоя мать была свидетельницей этой сцены. Когда солдаты ушли, она приподняла крышку цистерны, чтобы освободить меня. |