С этими словами он запустил в Хатковскую тряпкой. Хатковская молча подошла к нему и выжала грязную тряпку ему на голову. Димулео четким офицерским жестом достал из кармана розовый платочек, вытер лицо и сказал спокойно:

    – Я, конечно, за последствия не ручаюсь, но сейчас здесь появится труп!

    Появлению трупа помешало появление военрука, майора Александра Ивановича, человека лысоватого и с железными зубами. Моя любовь к военному делу превратила его в мою музу, и я наводняла школу эпиграммами на Саню-Ваню.

    Саня-Ваня строит нас во фрунт.

    – Принять строевую стойку! – говорит Саня-Ваня. – Грудь вперед! Живот убрать! Руки чуть согнуть в локтях – и на бедра. Как вы стоите? Да, да, вы! Не оглядывайтесь, вы! Да! Где у вас руки? Я же сказал: на бедра. Вам что – показать, где у вас бедра?

    Высокий хохот девчонок.

    – Кру-гом! – говорит Саня-Ваня.

    Мы с Хатковской поворачиваемся в разные стороны и стукаемся лбами.

    – Отставить, – устало говорит Саня-Ваня.

    И мы шеренгой идем в класс.

    * * *

    Но кончились занятия, прошли часы – и мы снова в клубе, среди ненормальных, публично объявивших себя бонапартистами. Мы снова среди них, и даже безнадежно изуродованная бонапартистами дверь швейной комнаты, где хранятся наши вещи и топится наша печка, нас не расстраивает.

    Насколько можно было понять, кому-то понадобился мел, находившийся в швейной, а дверь была заперта. Поэтому сперва пытались открыть замок подручными средствами, а когда он окончательно сломался, выпилили небольшое окошко, в которое может пролезть человек.

    Мы влезли в комнату и занялись печкой. Послышались французские выкрики, затем кто-то заорал:

    – Согласно этИкету!

    И в окошко всунулись ноги в серых рейтузах. За ногами последовало тело в синем свитере и растрепанная светлая голова. Лицо Луи де Липика победно сияло. В руке он держал несколько обмерзших прутиков, изображавших букет. Прутики пахли деревом и морозом. Липик вручил нам букет и, высунувшись в окошко, сказал:

    – СебастьянИ!

    – Ну, – сказал Франсуа из-за двери.

    – Выломай дверь, а то нет никакой возможности сообщаться.

    Послышались глухие удары.

    – Герой, – сказал Липик. – Он опять ранен. Типично шпажная рана.

    И Липик ткнул пальцем левой руки в ладонь правой.

    Покрутившись возле печки и заглянув в пяльцы к Наталье, которая флегматически вышивала гладью джинсовую тряпку, изображавшую скатерть, Липик исчез. До нас донесся его голос, орущий на весь клуб:

    И кресты вышивает

    Последняя осень

    По истертому золоту

    Наших погон…

    После паузы:

    И кресты вышивает!!! [1]

    Дверь с грохотом падает на пол, и перед нами предстает Франсуа. У него усталый и счастливый вид победителя.

    Франсуа подсаживается к печке и по нашей просьбе демонстрирует нам свою типично шпажную рану. Это синяя треугольная дырка, и обмотана она грязной тряпкой, которую он часто разматывает, разрешая всем желающим наслаждаться видом раны. У меня сжимается сердце, потому что я вспоминаю, что Франсуа убьют весной в Афганистане.

    Я сидела и чинила синие мундиры, и было так грустно.