Как известно, двигаться сразу в двух направлениях не каждому под силу. В том числе и капитану Телятьеву. Поэтому одна сторона его деятельности всегда хромала. То сокращалось поступление доносов, то обнаруживался засос от поцелуя на шее у Зои К. Сам капитан Телятьев поцелуев не признавал. С женщинами он придерживался одной формы отношений: спать, спать и еще раз спать.

Из солдат, что окружали Моню, почти все уже перебывали у капитана Телятьева, и некоторые по-дружески предупреждали Моню, чтоб не болтал лишнего в их присутствии – они дали капитану Телятьеву подписку обо всем доносить.

Рядовой Цацкес ждал со дня на день, что капитан Телятьев вспомнит и о нем. И дождался.

Однажды, когда на фронте установилось затишье и тем, кто не числился в списках убитых и раненых, представилась наконец возможность немного перевести дух, рука капитана Телятьева дотянулась до него. В тот день Моня, не чуя беды, отправился искать каптерку, чтоб поменять изорванное и вшивое обмундирование. Завидев сержанта Зою К., он без слов догадался, что она пришла по его душу. Зоя К. вихляла худыми бедрами под юбкой из офицерского сукна, и на костлявых ее ногах болтались летние брезентовые сапожки, сшитые по заказу из трофейного материала полковыми сапожниками. В точно таких сапожках щеголяла и старший сержант Циля Пизмантер. Это наводило на мысль, что капитан контрразведки на равной ноге с командиром полка.

Из-под Зоиной пилотки торчали белесые лохмы, и Моня Цацкес машинально подумал, что тому, кто ее стриг, надо руки отрубить. Она кокетливо прищурила на Моню свои бесцветные глазки. Это она делала, приближаясь ко всем без различия мужчинам.

– Рядовой! – игриво окликнула она Моню. – Можно вас на пару слов?

У Цацкеса упало сердце. Он затравленно огляделся по сторонам: слава Богу, никого не было рядом.

– Не хотите ли пройтиться? – показала неровные мелкие зубки сержант Зоя К. И они зашагали рядом, словно прогуливаясь по пыльной проселочной дороге.

– Рядовой, вами интересуется капитан Телятьев.

– Какой интерес ко мне может быть у капитана? – пожал плечами Моня Цацкес.

– Много знать будете, скоро состаритесь. Короче, рядовой. На этом самом месте вам надлежит быть в семнадцать ноль-ноль. Товарищ капитан приедут на машине и вас захватят с собой.

Моня был настолько контужен этой новостью, что никуда с проселка так и не ушел и битых три часа околачивался там, пока не подкатил в облаке пыли новенький «виллис» с брезентовым верхом, притормозил, и капитан Телятьев из-за руля только глазом показал Моне: быстро вскарабкаться и разместиться на заднем сиденье. Что Моня и выполнил.

Они помчались на крайней скорости. Въехали в лесок. «Виллис» затормозил у разрушенного каменного дома с торчащей к небу закопченной трубой.

Капитан Телятьев знаком велел ему следовать за собой. По обломкам кирпича, скользя и спотыкаясь, пробрались они в середину развалин и по ступеням каменной лестницы спустились вниз, под нависшие железные балки. Из-под ног вспорхнула тяжелая птица, оказавшаяся совой, и Моню прошиб холодный пот. Становилось все более таинственно и жутко, как в детективных романах, которые до войны парикмахер Цацкес почитывал в «мертвые часы» – когда не было клиентов.

Капитан отпер ключом какую-то дверь, и они очутились в жилой комнате, но без окон. Свет проникал сквозь узкое отверстие в потолке. По ночам, должно быть, зажигали закопченный фонарь «летучая мышь». который стоял в изголовье широкого дивана. К деревянной спинке дивана кнопками была прикреплена старая пожелтевшая фотография полной, простоватого вида женщины с тремя малышами на коленях.

– Семья, – стараясь придать непринужденный тон предстоящей беседе, сказал капитан, кивнув на фотографию.