Откуда-то вынырнул Гарька Кодинец. Короткое пальто распахнуто, меховой пирожок на голове съехал набок. Когда это он успел нализаться?

— Вах-вах! Это ты, беглянка?

— По моим наблюдениям, сбежали все же вы, — довольно нелюбезно ответила Прозоровская, продолжая путь.

— Толик на минутку позвал, — оправдываясь, сказал Кодинец и облизнул пухлые губы.

Нелли усмехнулась:

— Эту минуту вы, кажется, не потеряли даром?

— У тебя тонкое чутье… Поехали мотором?

Он протягивает руку, чтобы взять ее за талию. Нелли не отодвигается, не приостанавливается, только говорит тихо, сквозь зубы:

— Всю жизнь мечтала быть облапанной нетрезвым субъектом.

Кодинец отдергивает руку. Такая может и залепить. Ведь отвесила оплеуху Гошке Гусарову с четвертого курса — пижону экстра-класса.

— Нелечка, Нелли, — говорит он обиженно, — плохо ты во мне разобралась.

— А именно? — покосилась Прозоровская, и в голосе ее уже слышна насмешка, но Кодинец не улавливает этой насмешки.

— Я не такой простак, как кажется на первый взгляд… — говорит он. — «Кодинец — лодырь», «Кодинец — тунеядец», а я принципиально не желаю растрачивать по-пустому свое серое мозговое вещество… Хочу реставрировать время вечных студентов. Слышала, раньше в институтах держали по десять лет того, кто, например, хорошо играл в футбол? А чего мне спешить с окончанием университета, пока жив мой любезный и достаточно сознательный родитель?

Вот когда Нелли остановилась.

— Слушай, Кодинец, — раздельно говорит она, в упор глядя на него широко расставленными глазами, — но ведь серого-то вещества у тебя минимум. Потому и «философия» тебе эта понадобилась. А я советую: иди ударником в джаз. Учти — никаких затрат серого вещества. Или восстанови времена альфонсов: наймись в мужья к состоятельной вдовушке.

Он даже трезвеет. С опаской глядит на Нельку: глаза горят, как и у рассвирепевшей кошки — вот-вот царапнет своими малиновыми когтями.

— Совсем рехнулась, — бормочет он и сворачивает в переулок А Нелли с горечью думает: «Я-то сама чего стою?»

Ей делается не по себе. Что-то очень важное она утратила в жизни.

Все-таки слова Нельки задели самолюбие Кодинца. «Не беспокойся, не буду барабанщиком. И проживу, как хочу, а не как велят, — убеждал он себя. Отец правильно говорил: „Пусть работают посредственности“».

Игорь-то видел, как умеет отец устраиваться в своей торговое сети. Он совсем не скуп. Даже когда Игорь учился в старших классах, давал ему в месяц по нескольку сотен.

Как-то на уроке английского языка Кодинец заявил учительнице что опаздывает на киносеанс и потому уходит. Та подняла страшный шум, вызвала отца. Прочитав запись в дневнике, он сказал пренебрежительно:

— Когда ваши шкрабы научатся самостоятельно воспитывать детей? Ты, Игорек, не обращай на них внимания, черт с ними — их дело такое, с них ведь тоже спрашивают. Я понимаю — в школе нудно. Но без нее не обойдешься. Значит, потерпи. Материально я тебя обеспечу до конца жизни. И в вуз устрою. Пригодится.

…Иногда старик говорит гениальные вещи. Как-то они сидели за столом, домработница Гашка подавала обед, Просмотрев газету, Игорь прочел вслух о вечере романтиков в клубе строителей. Отец сказал:

— На романтиках целину пашут!

Игорь долго хохотал.

Еще до встречи с ненормальной Нелькой у него был странный разговор с Анатолием.