Леокадия была у него как-то на уроке. Ее присутствие, видно, нисколько не стеснило Архипа Фомича. Он не старался казаться лучше, чем есть, вызвать учеников посильнее или смягчить свой характер.

Как-то, войдя при ней в класс и обнаружив, что возле доски нет тряпки, Архип Фомич покосился на классную стенгазету.

— Кр-ритика есть, самокр-ритика есть, доску вытир-рать нечем, — пробурчал он.

Рындин тихонько передразнил:

— Р-р-р…

Архип Фомич стал к нему вполоборота.

— Р-р-рындин! Мы меня не копир-руйте. Идите к доске — я вас буду копир-р-ровать!

Отвечал Рындин довольно прилично и честно заработал четверку Но, возвращаясь на место, шлепнул по затылку Улыбышева. Архип Фомич грозно произнес:

— Р-рындин!

Тот быстро повернулся к учителю, придал лицу невинное выражение. Математик, подняв плечо и став в свою излюбленную позу — вполоборота, — поднял руку с вытянутым пальцем, молча указывая на дверь.

— Да я… — начал было оправдываться Рындин, но палец неумолимо продолжал указывать на дверь, пока ученик не вышел.

Ну надо ли так?

Лет семь-восемь тому назад Лешка Юрасова безоговорочно зачислила бы Архипа Фомича в «явно отрицательные типы». Теперь не без гордости она отмечала про себя, что научилась различать грани характеров, понимать, что люди очень пестрые, сложные и надо видеть в них главное и не торопиться с категорическими суждениями.

…В учительской появляется, таща под мышкой чучела птиц, биолог Лазарь Ильич.

Маленький, румяный, с намечающимся брюшком, с небесно-голубыми бесхитростными глазами, он вечно сыпал прибаутками, охотно и много смеялся, возился с детьми в школьном саду, парнике, в препараторской своего кабинета.

Рядом с Леокадией сидит «англичанка» Ада Николаевна, в которую влюблены все дети интерната (да., кажется и не только дети).

Мало того, что она сама необычайно красива, похожа на испанку, но она словно бы поставила перед собой цель — пробуждать в детях стремление к красивому. Она выкраивала минуты на уроках, чтобы рассказать о картинах художников, о новом фильме, новой книге.

— Даже слово «космос» по-древнегречески обозначает — красота, — говорила она.

Сначала дети иронически кричали вслед Аде Николаевне:

— Эстетика!

Но скоро им передалась увлеченность учительницы искусством, и они то и дело просили:

— Расскажите еще…

Лазарь Ильич подсаживается на диван, дружелюбно смотрит на Юрасову, Аду Николаевну, а та иронически поглядывает на его перекошенный, замусоленный галстук, похожий на дохлого ужа. Биолог начинает ерзать, поддергивать галстук… Вот уже в чем уязвим Лазарь Ильич: пояс у него вечно не на месте, пуговицы застегнуты через одну, не на те петли, на костюме пятна. Но он еще делает вид, что не понимает взгляда «англичанки».

— Да, почтенная Леокадия Алексеевна, — бодреньким голосом говорит Лазарь Ильич, — я утверждаю, что славный молодец Рындин — личность одаренная.

— Ухарь! — не поворачиваясь от доски объявлений, бросает Архип Фомич.

Завуч неодобрительно смотрит на его спину, протягивает назидательно:

— Рындин… м-м-м… нуждается в удвоенном внимании… Он хотя и туго, но поддается. Во-о-от. Поддается.

— Ухарь, но честен, — угрюмо уточняет Архип Фомич. — Во всяком случае, я его больше уважаю, чем Улыбышева. Не юлит.

Для математика это была немалая похвала.

Архип Фомич, наконец, поворачивается ко всем лицом:

— Сюсюканьем и душещипательными беседами ничего не добьешься.