Углеву тогда захотелось ударить по губам этого «философа» — он ненавидел людей, сотканных из страха и лжи, — но жена, сидевшая рядом и прекрасно знавшая его характер, отвлекла Углева, и Василий Константинович только брезгливо отодвинулся от Позднышена.

Неужели вот таким уподобляться Куприянову?

Углеву уже известно было и о собрании в интернате, и о приходе Куприяновой в горздрав. Заведующая горздравом Зоя Федоровна Мануйло, позвонив секретарю, служебным голосом заверила, что «моральный кодекс они защитить сумеют» и для того создают комиссию.

Углев был в затруднении: что же посоветовать этому, видно честному человеку? Неужели внушать ему прописные истины, при износить «положенные» слова? И почему надо не доверять порядочности и совести Куприянова?

А еще Углев подумал, что, наверное, и при коммунизме будут люди расходиться, и неспроста коммунист Фридрих Энгельс, получше его понимавший, что такое семья, писал, что если нравственным является только брак, заключенный по любви, то остается нравственным только такой, в котором любовь продолжает существовать.

И Углев сказал Куприянову слова, которые, казалось бы, никак не вязались с деловой, строгой обстановкой этого кабинета:

— Если чувство настоящее, его надо защищать.

Утро у Куприянова началось как обычно. В восемь тридцать планерка: заведующие отделениями и врачи стационара докладывали о происшествиях за ночь и нуждах. Потом — обход, а после него нескончаемый поток хозяйственных забот. Как добыть холодильники, не нарушая финансовой сметы? Где достать бумагу для врачебных записей?

Действительно, что знал старик Гиппократ о проблеме кочегарни, прачек и нянечек? Вот развернулась весна — и текучесть «низкооплачиваемых» возросла. Как удержать их? Каждый час подсовывает какие-то свои неотложные дела. Заболела старшая сестра терапевтического отделения, и срочно надо разрешить совместительство сестре палатной… Не прозевать бы послать помощника закупить матрасы для стационара, разобраться с заменой котлов, постройкой гаража. Да не забыть съездить на комбинат: проверить, как работают в цехах терапевтические участки. Главное в этом потоке забот — отдавать львиную долю внимания и времени делам лечебным, их совершенствовать, ими управлять.

Когда часов в одиннадцать позвонили из горздрава и сказали, что Зоя Федоровна Мануйло вызывает к себе Куприянова на двенадцать дня, он страдальчески поморщился. Вот уж не любил эту «Тираду», как прозвали ее врачи за склонность к затяжным, напыщенным и, правду сказать, пустоватым речам и наставлениям.

Лицо у Зои Федоровны застывшее, с тем синевато-мертвенным цветом кожи, какой бывает у людей, большую часть жизни проводящих в закрытом да еще накуренном помещении. Она и сама много курила.

Увидев входящего — Алексея Михайловича, Мануйло строго поджала губы и коротко, словно нехотя, кивнула ему:

— Что, товарищ Куприянов, творится у вас с семьей? К нам поступили сигналы… Мы не можем мириться с подобным.

Куприянов гневно посмотрел на Тираду.

— А, собственно, по какому праву, товарищ Мануйло, — медленно произнес он, — вы так бесцеремонно вмешиваетесь в чужую жизнь? — И, смиряя, ломая себя, спросил: — Может быть, вы сочтете возможным, чтобы я сел?

Зоя Федоровна плотнее сжала губы. Отеки под большими, красивыми, вдруг опустевшими глазами словно бы еще больше набрякли, широкие ноздри — казалось, она непрерывно зевает с закрытым ртом — угрожающе раздулись.

— Как ваш начальник, я обязана вмешиваться, — с сожалением сказала она.