Настоящий Сайнс оказался необыкновенно милым и симпатичным человеком с лучистой улыбкой. По случаю праздника он облачился в роскошный костюм винного цвета и расшитый райскими птицами жилет. Сайнс опирался на тяжёлую резную трость. В движениях его тела, изуродованного церебральным параличом, чудилась жутковатая грация. К Эмли и Звенталь прямо из окна спрыгнул Фа Ньюра Ни Онья, и Эмли поцеловала его в губы. Вася поёжился. Странно и неуютно было видеть Ни Онью живым и весёлым, зная, что скоро он предаст возлюбленную, станет преступником и будет казнён…
Архитекторы почти не изменились. Только с Боцмана начал облезать его идеальный загар. Ехидна вела его по открытой галерее, уцепив пальцем за карман, и с заговорщицким видом бубнила что‑то неразборчивое.
Хайлерт и Лаунхоффер стояли на высоком балконе и беседовали.
— Это бесконечный процесс, — говорил Ящер. – Как только мы вводим в строй новые мощности, у наших сотрудников появляются идеи, требующие ещё более значительных мощностей. Это естественно.
— Но до сих пор нет альтернативы фракционной магистрали, — печально заметил Хайлерт. – Мы думаем об этом с тех пор, как Лилия её написала. Это очень хорошая вещь, но у неё есть неустранимые уязвимости.
— А это потому что людей нет, Иган, — сказал Эрик. – Видите, как нас мало? Видите? – и он широким жестом обвёл праздничный мир.
Хайлерт покачал головой.
Вася огляделся и понял, что людей действительно очень мало. Гости терялись в залах и галереях дворца. Здесь не было креатур, только сотрудники, и потому исчезла иллюзия многолюдья. Вася не знал, сколько точно людей в Лабораториях, но помнил, что никак не больше двух тысяч.
— Да, — согласился Иган, — картина не такая весёлая, как хотелось бы.
— А всё наш уважаемый директор, — проворчал Эрик, — с его любовью к публичным мероприятиям.
— Публики определённо не хватает…
— Потому что не надо было загружать дворцовый комплекс, рассчитанный на сотни тысяч. Зачем это?
— Что же было делать? – огорчённо сказал Старик, показавшись в дверях. – Такой праздник! Такой праздник! Не Пыльную же комнату было под него загружать. У нас так редко бывают большие праздники.
Он расстроился чуть ли не до слёз. Хайлерт оглянулся на Старика, покраснел, заметался и впопыхах загрузил над горами гигантский транспарант, непристойно и безвкусно роскошный. Золотом по кумачу просияла надпись: «Слава Человеку–Труженику!»
— Эх! – сказал Старик и ушёл.
— Хм, — сказал Ящер.
Всеобщее глубочайшее уважение к Старику сохраняло транспарант нетронутым около четырёх минут. Потом кто‑то не выдержал, и надпись сменилась на «Слава ёжикам!»
К Ящеру подошла Ворона и стукнула его кулаком.
— Что не так? – смиренно спросил Ящер.
— Сказал гадость, — осудила его Ворона, — и стоит довольный!
Ящер ничего не ответил, но на лице его выразилось, что он действительно очень собой доволен.
— Ладно, ладно! – строго сказала Ворона. – Ты обещал мне аккомпанировать, помнишь? Пойдём.
Она развернулась и направилась вглубь сияющих залов. Россыпи цветных огоньков танцевали между золотыми колоннами. Под узорчатыми сводами текли реки света. В огромных проёмах жили движущиеся витражи: на них кружились влюблённые пары и порхали бабочки, драконы хлопали крыльями, выдыхая прохладное пламя. Серебристые звёзды перемигивались и улыбались пухлыми губками. Ящер извинился перед Хайлертом и пошёл вслед за женой.
Рояль в зале оказался тот же, что стоял в Пыльной комнате – древний и ободранный, с пожелтевшими клавишами. Ящер поднял и закрепил его крышку. |