|
Ты готов сделать для меня все, что угодно, только бы не встречаться. Так было целый год. Весь этот адский год. Ты стараешься отказать мне от дома и предпринимаешь бесконечные попытки меня женить, чтобы тем самым сбыть меня с рук. Я действительно небезразличен тебе лишь самую малость, я это знаю! — прикрикнул он, ибо Клайв протестовал, — и не о чем тут говорить, ты меня не любишь. Когда-то я был твой до гроба, но ты не захотел меня сохранить, а теперь я уже другой… Я не могу вечно скулить… а он — мой, в том смысле, который тебя шокирует, но почему бы тебе не перестать ужасаться и не заняться собственным счастьем?
— Кто научил тебя говорить подобным образом? — выдохнул Клайв. — Если кто и научил, то это ты. — Я? Ужасно, что ты приписываешь мне такие мысли, — не унимался Клайв. Неужто он развратил интеллект младшего по духу? Он не мог осознать, что они с Морисом оба вышли из того Клайва, который был два года тому назад, только один шел путем респектабельности, а второй — дорогой бунтарства, равно как не мог осознать, что впредь им суждено стать еще более непохожими. То была выгребная яма, и один вдох из нее во время выборов погубит его. Но он не должен уклоняться от выполнения своего долга. Он должен спасти старого друга. Чувство героизма захватило его; он начал прикидывать, как можно заставить замолчать Скаддера и не окажется ли тот вымогателем. Сейчас было слишком поздно обсуждать пути и способы, поэтому он пригласил Мориса поужинать с ним на будущей неделе в его клубе в городе. Ответом был смех. Ему всегда нравился смех друга; в такие минуты это мягкое рокотание успокаивало его. — Вот и правильно, — сказал он и даже пошел на то, что протянул руку к лавровым кустам. — Так-то лучше, чем произносить заранее приготовленную речь, которая не убедит ни тебя, ни меня. — Последними его словами были: — В следующую среду, скажем, в без четверти восемь. Достаточно смокинга, как ты знаешь. Это были его последние слова, поскольку Морис уже исчез, не оставив ни следа своего присутствия, кроме маленькой кучки лепестков желтой примулы, что скорбно возвышалась над землей, как угасающий костер. До конца своей жизни Клайв не будет уверен в точном моменте ухода, а с приближением старости он начнет сомневаться, был ли этот момент вообще. Голубая комната будет мерцать, папоротники — колыхаться. Из уже нездешнего Кембриджа его друг станет манить его к себе, залитый солнцем, обвеваемый звуками и запахами того майского триместра. Но сейчас он был просто-напросто оскорблен неучтивостью, сравнивая ее с похожими ляпсусами в прошлом. Он не осознавал, что это конец — конец без поры заката и без компромисса, — что их с Морисом пути больше никогда не пересекутся и даже поговорить с теми, кто видел Мориса, ему не удастся. Он подождал немного на аллее, потом развернулся и пошел к дому — править гранки и придумать способ скрыть правду от Анны.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
В своем первоначальном виде, до сих пор почти не претерпевшем изменений, «Морис» восходит к 1913 году. Книга явилась прямым результатом визита к Эдуарду Карпентеру в Милторп. В ту пору Карпентер обладал авторитетом, который сегодня невозможно понять. Он словно олицетворял бунтарство своего поколения. Он был сентиментален и немного сакраментален, поскольку начинал жизненный путь священником. Карпентер был социалистом, отвергавшим индустриализацию. Имея самостоятельный доход, он жил просто и естественно, был поэтом уитменовского толка — впрочем, его поэтическая сила уступала широте его души. Наконец, он свято верил в Любовь Товарищей, которых иногда называл уранистами. Последнее как раз и влекло меня к нему в пору моего одиночества. За короткое время он словно нашел ключ ко всем моим бедам. Я вышел на него через Лоуза Диккинсона и шел к нему как к спасителю. |
