Во-вторых, Алека надо было как следует из повествования вывести. Он пошел на риск; они полюбили. Какова гарантия, что такая любовь надолго? Никакой. Значит, их характеры, их отношение друг к другу, те испытания, через которые они прошли, должны указывать на то, что их любовь может продолжаться, поэтому заключительная часть книги получилась гораздо длиннее, чем было задумано вначале. Главу, посвященную свиданию в Британском музее, пришлось расширить и вставить после нее совершенно новую главу о их страстной и незадачливой второй ночи, когда Морис делает дальнейшие шаги в сторону откровенности, Алек же не смеет. В первоначальном варианте я лишь намекал на эти события. И еще: после Саутгемптона, когда Алек тоже поставил на карту все, я вначале не стал доводить их до финальной встречи. Это также пришлось старательно выписывать, чтобы по ним было видно, что они познали друг друга с исчерпывающей полнотой. И пока некоторые опасности и угрозы не были преодолены, занавес не мог быть опущен.

Глава после их воссоединения, в которой Морис распекает Клайва, — единственно возможный конец для книги. Так я думал не всегда, равно как и некоторые другие. Меня даже уговорили написать эпилог. Он получился в форме встречи Китти с двумя лесорубами несколько лет спустя — и оставил ощущение полной неудовлетворенности. Эпилоги — это для Льва Толстого. Мой же не удался отчасти из-за того, что действие романа относится к 1912 году, и «несколько лет спустя» — это совсем другая Англия периода Первой мировой войны.

Книга определенно устаревает. Один мой друг недавно заметил, что у нынешних читателей она способна вызвать лишь временный интерес. Я такого утверждать не стал бы, но книга действительно в чем-то устаревает, и не только благодаря многочисленным анахронизмам, как-то: чаевым в полсоверена, пианоле, норфолкским курткам, Гаагской конференции, фракциям либералов и радикалов, невежественным врачам и прогуливающимся под ручку студентам Кембриджа — но и по другой, более глубокой причине: действие происходит в Англии, в которой еще можно было затеряться, в которой доживали свой век, но еще были живы, дремучие леса. «Самое долгое путешествие» тоже происходит в той же Англии, в похожей атмосфере. Ныне дремучие леса исчезли катастрофически и бесповоротно. Две великих войны потребовали регламентированности, которая затем была передана по наследству, усвоена и расширена общественными институтами. Свои услуги с готовностью предложила наука — и первозданность нашего острова, и раньше не казавшегося обширным, была растоптана и застроена. Все оказалось в мгновение ока под надзором. Теперь здесь нет ни лесов, ни болот, куда можно было убежать, ни пещер, где можно было свернуться калачиком, ни пустынных долин для тех, кто не желают ни реформировать, ни развращать общество, но желают, чтобы их оставили в покое. Люди до сих пор продолжают убегать — каждый может это ежевечерне увидеть в фильмах. Но они бандиты отнюдь не вне закона. Они умеют увиливать от цивилизации, потому что сами являются ее частью.

И в заключение несколько слов о том, что до сих пор не называлось по имени. В нашей стране с той поры, как был написан «Морис», настроения общества претерпели перемены — от неведения и ужаса до сочувствия и симпатии.