— У нее сотрясение мозга.

— Она ударилась головой. А это не значит, что она говорит вам правду.

Подозрительный, гад!

Но коллега был прав. Калеб не знал, что беспокоило его больше: то, что Мэгги могла лгать ему, или то, что он так отчаянно хотел ей верить.

— Я попытаюсь уговорить ее показаться неврологу на материке. Сделать компьютерную томографию мозга и попробовать какие-нибудь методики восстановления памяти, — сказал он.

— Правильно, — согласился Рейнолдс. — Накачайте ее амобарбиталом, может, тогда она расслабится и ответит на несколько вопросов.

— Я подумывал о гипнозе.

— Конечно, конечно. Особенно если вы хотите, чтобы помощник прокурора опозорился с ее показаниями в суде.

Калеб гневно стиснул зубы.

— У вас есть предложение получше?

— К сожалению. Хотя, а вы не думали о том, что эта Джейн Доу…

— Ее зовут Мэгги.

— Отлично. Словом, вам не приходило в голову, что, быть может, она вовсе не хочет, чтобы ее опознали?

— Скрывается от кого-то?

— Тоже вариант. Или она встретилась там с кем-то и теперь покрывает его.

Естественно, Калеб думал об этом. Мэгги жила с ним. Спала с ним. Он знал теперь, что кофе она любит сладкий, а секс — быстрый и грубый. Но насколько в действительности он знал ее саму?

Внезапно перед его мысленным взором возник яркий образ Мэгги, играющей с котом под столом.

Мне больно прикасаться к нему, ласкать его, но ведь кот не принадлежит этим людям. Не больше, чем я буду принадлежать тебе, если решу остаться с тобой.

— Ладно, посмотрите, что еще можно сделать, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, — попросил он Рейнолдса.

«А мне придется заняться здесь тем же самым», — подумал Калеб, вешая трубку.

Быть может, Мэгги на самом деле не хочет ничего вспоминать. И разве не этот случай и называется в медицине амнезией? Мозг оберегает себя от воспоминаний о слишком страшных вещах.

Например, сам он старался отогнать от себя память об Ираке, о ботинке Джексона, о лице Дэнни…

Проклятье, да иногда ему хочется забыть самого себя!

До тех пор, пока Калеб готов был манкировать работой, забыв о своих обязанностях, он мог играть в семейную идиллию и делать вид, что у него все в порядке. Делать вид, что нога у него вовсе не держится на железных болтах и рубцовой ткани и что он вовсе не ищет спасения в своей работе, как некогда его отец искал спасения в бутылке. Делать вид, что Мэгги по собственной воле осталась с ним, в его доме. В его постели.

И дело не только в том, что с ней он всегда мог заняться сексом. С Шерили у него все было так же, по крайней мере, поначалу.

Мэгги открыто радовалась жизни. Она наслаждалась каждым приемом пищи, каждым блюдом, наступлением очередного дня, даже переменой погоды.

И еще сексом. Боже, секс она просто обожала! Какие штучки она вытворяла своими руками и губами… И мурлыкала при этом, как если бы ей до смерти нравилось то, что она делает… и что он делает тоже…

Да. Здесь все было по-другому. И сама она была совершенно другой.

Она никогда не жаловалась. Ни на то, что у нее болит голова или ноги, ни на психологическую травму, которую оставило нападение, ни на новую напряженную работу. Ни на странные пробелы в своих знаниях, которые порой наводили Калеба на мысль о том, что нападавший ударил ее слишком уж сильно. Ни на его шрамы, его кошмары и отсутствие прогресса в расследовании ее дела.

Быть может, и ей нравилось разыгрывать семейную идиллию.

Хотя, по мнению Калеба, сама Мэгги никак не подходила под определение «домашняя женщина». Реджина рассказывала ему, что на кухне от нее не было никакого толку.