|
Туман рассеялся не вполне -- он поднялся выше, закрыв собою звезды, и сделал мрак совсем непроницаемым. И прямо впереди из мрака на меня глянули два огня, красный и белый, и я услышал мерное постукивание машины парохода. Несомненно, это была "Македония". Волк Ларсен вернулся на ют, и мы стояли в полном молчании, следя за быстро скользившими мимо нас огнями. -- На мое счастье, у него нет прожектора, -- промолвил Волк Ларсен. -- А что, если я закричу? -- шепотом спросил я. -- Тогда все пропало, -- отвечал он. -- Но вы подумали о том, что сразу же за этим последует? Прежде чем я успел выразить какое-либо любопытство по этому поводу, он уже держал меня за горло своей обезьяньей лапой. Его мускулы едва заметно напряглись, и это был весьма выразительный намек на то, что ему ничего не стоит свернуть мне шею. Впрочем, он тут же отпустил меня, и мы снова стали следить за огнями "Македонии". -- А если бы крикнула я? -- спросила Мод. -- Я слишком расположен к вам, чтобы причинить вам боль, -- мягко сказал он, и в его голосе прозвучали такая нежность и ласка, что меня передернуло. -- Но лучше не делайте этого, потому что я тут же сверну шею мистеру Ван-Вейдену, -- добавил он. -- В таком случае я разрешаю ей крикнуть, -- вызывающе сказал я. -- Навряд ли мисс Брустер захочет пожертвовать жизнью "наставника американской литературы номер два", -- с издевкой проговорил Волк Ларсен. Больше мы не обменялись ни словом; впрочем, мы уже настолько привыкли друг к другу, что не испытывали неловкости от наступившего молчания. Когда красный и белый огни исчезли вдали, мы вернулись в кают-компанию, чтобы закончить прерванный ужин. Ларсен снова процитировал какие-то стихи, а Мод прочла "Impenitentia Ultima" Даусона. Она читала превосходно, но я наблюдал не за нею, а за Волком Ларсеном. Я не мог оторвать от него глаз, так поразил меня его взгляд, прикованный к ее лицу. Я видел, что он совершенно поглощен ею; губы его бессознательно шевелились, неслышно повторяя за ней слова: ... И когда погаснет солнце, Пусть ее глаза мне светят, Скрипки в голосе любимой Пусть поют в последний час... -- В вашем голосе поют скрипки! -- неожиданно произнес он, и в глазах его опять сверкнули золотые искорки. Я готов был громко возликовать при виде проявленного ею самообладания... Она без запинки дочитала заключительную строфу, а затем постепенно перевела разговор в более безопасное русло. Я был как в дурмане. Сквозь переборку кубрика доносились звуки пьяного разгула, а мужчина, который внушал мне ужас, и женщина, которую я любил, сидели передо мной и говорили, говорили... Никто не убирал со стола. Матрос, заменявший Магриджа, очевидно, присоединился к своим товарищам в кубрике. |
