— Слушайте внимательно. Молчите, не перебивайте. Что непонятно, повторю. До лагеря мы не дотянем — пробит бак. Я ранен. Не дергайтесь. Вы мне все равно ничем не поможете. Главное — дотянуть до склада. Склад — это запасы горючего и площадка в лесу для вынужденных посадок. Ящики перенесите в яму — она сухая, выложена бамбуком. Найдете ее у дерева, срезанного молнией. На сучке висит трехметровая черная змея. Не бойтесь — это чучело, примета. На всякий случай пошарьте в яме бамбуковой палкой — не забрались ли туда не чучела. Палку срежете. Если нет ножа, возьмите мой. В левом кармане. Велосипед снимете со стойки — он в полной готовности. Тропа от ямы приведет вас в лагерь. Лес всегда опасен, но проедете. Самое страшное — мошкара. Не комары. Эта роится серыми, густыми дымками. Не касайтесь их, не наезжайте. Тогда конец. Она пахнет гнилью, сырым камнем и, когда приближается, шуршит, как бумага. Не дышите носом, заткните уши, пойте, если хотите. И главное — не смотрите. Тогда уйдете. Поняли?

Голос его, все время слабевший, понизился почти до шепота. С нечеловеческим напряжением — это было заметно по белеющим косточкам пальцев на штурвале — он вывел самолет из облаков и круто пошел вниз, к рыжему просвету в зеленой чаще. Белов не мог оторвать глаз от посеревшего и постаревшего лица летчика. Последним усилием — усилие это действительно оказалось последним — он посадил самолет на широкой просеке без кустов и травы, на рыжей, сухой, утрамбованной глине и жил до тех пор, пока самолет не замер метрах в десяти от огромного витого ствола, наискось срезанного молнией. Белов наклонился к Эрнандо, все еще пытаясь найти какие-то слова, что-то сделать. Но тот уже не дышал.

2

Тропу Белов нашел по засохшим следам велосипедных покрышек. Она убегала вперед кирпичного цвета ленточкой в малахитовых зарослях. В болотистых местах чернела и мокла, потом снова рыжела и высыхала, и колеса то шипели и посвистывали в черной грязи, то подскакивали на корнях с лязгом и скрежетом: велосипед был старый и плохо смазанный.

Позади остались такой же старый транспортный самолет с пробитым баком и мертвым летчиком на борту и цинковые ящики с медикаментами, спрятанные в бамбуковой яме, А впереди — неизвестность. Над головой Белова на тридцатиметровой высоте густо сплетались между собой, не оставляя просветов, малахитовые кроны деревьев, со всех сторон окружал его серебристый сумрак, а под колесами вилась тропа. Он подчинялся только ей, не спуская с нее глаз, и ничего, кроме нее, не видел.

Как-то в Москве перед командировкой в новосибирский Академгородок никогда не бывавший в Сибири Белов зашел поговорить с соседом по квартире, слесарем-монтажником, прокладывавшим высоковольтную линию в сибирской тайге. «Ну как тайга, как выглядит?» — «Нормально. Лес». — «Какой?» — «Разный. Я, понимаешь, на него не смотрел. Мы «ЛЭП-500» тянули». В таком же духе примерно ответил бы и сам Белов, спроси его кто-нибудь потом о карибских джунглях. Он их не видел. Только морщинистая тропа среди незнакомой поросли, вырубленной по обочинам, и молодые побеги, отвоевывающие просеку у человека, да тросы-лианы, свисавшие над тропой и хлеставшие по лицу, — вот то немногое, что запомнилось Белову. Иногда тропа вилась у черных озер с желтоногими цаплями, взлетавшими при виде человека, иногда в колючей траве мелькало что-то пятнисто-зеленое, ящерица или хвост змеи, а насекомой мелочи, исчезавшей в пыли под колесами, Белов попросту не замечал, как не улавливал звуков леса в окружавшей его, словно настороженной, тишине. Он прислушивался только к лязгу и звяканью в машине, и только одна мысль тревожила: дотянет ли велосипед до конца, не развалится ли по дороге?

Неожиданно тропа привела к деревне — десятку глиняных хижин, увитых каким-то похожим на плющ растением и покрытых высохшими, большими, никогда не виданными даже на картинках листьями.