Захаров П. В. склонен к употреблению наркотических средств...

Павел Васильевич Захаров родился 9 марта 1939 года в Москве. Отец будущего знаменитого российского жулика, начальник цеха на одном из крупных московских заводов, был человеком небедным и влиятельным, однако по непонятной для многих причине оставался жить с семьей в деревянном бараке, в поселке с красноречивым названием «шанхай». Человеку, родившемуся и выросшему в тех трущобах, вряд ли можно рассчитывать в жизни на что-нибудь путное: миазмы общественной уборной, одной на десять семей, тошнотворные запахи позавчерашних щей, грязного белья, обгаженных лестниц и пыльных половиков должны преследовать любого «шанхайца» до конца его дней.

Атмосфера московского коммунального быта тридцатых — сороковых годов — с ежевечерними пьяными драками на танцплощадке, хмурыми похмельными пробуждениями по заводскому гудку, мелким воровством на общей кухне и крупными загулами в день получки — предопределяла жизненный путь большинства молодых обитателей поселка. И, казалось, быстро взрослеющий Паша повторит судьбу многих сверстников: первая сигарета в десять лет, первый стакан дешевой водки в двенадцать, первый «косяк» с анашой в тринадцать, первая проститутка в четырнадцать, а дальше — кражи, удачные или неудачные, следственные изоляторы, суды, пересылки, «малолетка», «взросляк» и — лагерная безвестность.

В 1947 году второклассник Павел сорвался в парке Горького с качелей и сильно ушиб голову. Сотрясение мозга странным образом повлияло на дальнейшие наклонности мальчика: спустя несколько месяцев он заметил за собой странную тягу к воровству. Это не была навязчивая идея, клептомания — скорее осознанное стремление мгновенно удовлетворить любое желание.

Первой жертвой юного вора стала собственная полуслепая бабушка. Черепно-мозговая травма никоим образом не повлияла на аналитические способности мальчика — он отлично просчитал, что родные вряд ли его заподозрят в присвоении семейной собственности. Хлебные карточки и деньги похищались из свертка, который бдительная старушка хранила под подушкой. Вороватый внук сбывал дефицитные карточки на Даниловском рынке, а деньги тратил на привычные удовольствия: конфеты, тир, мороженое, киношку, развлечения в парке Горького летом, знаменитый каток МВД — зимой. Несколько раз внук ощущал в себе нечто вроде запоздалого раскаяния, однажды он даже решил компенсировать бабушкины потери, сделав ей какой-нибудь приятный подарок, однако слепой ужас возможного разоблачения с неизбежным битьем кожаным ремнем по ягодицам оказался сильней.

Безнаказанность первого воровства вдохновляла, звала на новые подвиги и свершения. Вскоре появились подходящие друзья — уличная шпана, которой немало шастало по вокзалам и рынкам послевоенной Москвы. Как и водится у любой шпаны, у нее был свой предводитель — девятнадцатилетний прыщавый хлыщ по кличке Мурза. Несмотря на относительную молодость, Мурза выглядел в глазах Паши, да и всей «шанхайской» братвы прожженным, заматеревшим на зонах и пересылках уркаганом: он замечательно плевался сквозь зубы, с неподражаемой хрипотцой пел под гитару блатные куплеты, рассказывал захватывающие истории о воровских доблести, подвигах и славе, об извечной романтике борьбы с мусорами погаными... Богатые да жадные фраера, засевшие в благоустроенных квартирах с горячей водой и центральным отоплением на Кутузовском проспекте да Котельнической набережной, выглядели в его рассказах потенциальными «терпилами»; видимо, сказывалась подсознательная классовая ненависть люмпен-пролетария к зажравшимся буржуям.

Для Паши, как, впрочем, и для всех поселковых пацанов, рассказы Мурзы звучали откровением Заратустры. Нехитрое бытие посельчан замыкалось на единственном очаге культуры — кинотеатре с трофейными фильмами, на пивных да портерных.