На пятачке у переправы было вавилонское столпотворение.

Каждый стремился попасть на мост первым, каждый громко, с бранью доказывал свои права, но перед мостом стоял мощный эсэсовский заслон: раньше всех пропускали танки и артиллерию, следя, чтобы большое количество техники сразу не заполняло мост.

Дорош попробовал что–то доказать гауптштурмфюреру, командовавшему переправой, но тот только равнодушно взглянул на бумажку, которую обер–лейтенант тыкал ему под нос, — тут каждый вез что–то важное…

Дорош вернулся к «мерседесу». Он понял, что машину надо бросать и двигаться дальше пешком. Грузовик уже сыграл свою роль — они довезли на нем взрывчатку, теперь в этом хаосе отступления он начинал обременять разведчиков. Рация и запас продуктов — вот и хватит.

К мосту как раз пробивалась какая–то пехотная часть. Вместе с ней разведчики просочились через эсэсовский заслон и вышли на переправу.

— Ну, брат, пора… — сказал Цимбалюк.

Для сдержанного, суховатого сержанта даже простое слово «брат» звучало несколько напыщенно, и Дубинский благодарно посмотрел на товарища. Немного потеплело на душе и чуть прибавилось бодрости, а как это много значит именно в такие минуты, когда нужно собрать воедино все душевные силы, волю и энергию.

— Ни пуха ни пера… — Дубинский пожал Цимбалюку руку выше локтя и нырнул в открытый люк.

В танке Пашка чувствовал себя надежно, словно эти сотни лошадиных сил и ему прибавляли силы. Дубинский знал, какой иллюзорной бывает эта сила — он уже горел в танке, — но все же любил боевые машины. Он любил запах бензина, масел и еще какой–то специфический дух, свойственный танку.

«Тигр» заурчал сперва как бы сквозь зубы, но тут же заревел и, круто развернувшись, выехал на дорогу.

Стемнело. Дубинский видел дорогу всего на несколько метров и вел танк осторожно, хотя подмывало бросить его как таран, смести все впереди, давить, молоть гусеницами. «Спокойно, Пашка!» — уговаривал он себя, и танк медленно полз по обочине, обходя машины и подводы.

Чем ближе к переправе, тем чаще приходилось скатываться в кювет и даже за него, чтобы объезжать разные препятствия. Наконец добрались до предмостного пятачка.

Цимбалюк высунулся из люка и корректировал движение «тигра». Неожиданно впереди что–то вспыхнуло — сержант вздрогнул от неожиданности, но сразу же и успокоился. Днем они с Дорошем видели глаз прожектора, и сейчас его голубой луч, пробивая вечерний туман, ощупывал переправу и подступы к ней.

Сержант вздохнул: не так–то просто было бы добраться по воде к мосту и заложить взрывчатку в опоры…

Когда приблизились почти вплотную к мосту, впереди выросла черная фигура. Человек махнул рукой, и Цимбалюк приказал Дубинскому остановиться. Вот оно, решающее мгновение. Там, дальше, казалось, все будет проще, все вроде бы предусмотрено, но сейчас от этой фигуры зависел успех их операции, так тщательно подготовленной.

Цимбалюк высунулся из люка, нагнулся к эсэсовцу.

— Не задерживайте нас, оберштурмфюрер, — сказал он уверенным тоном, — мы из группы полковника Шаттиха, и сам фон Зальц ждет наше донесение.

Разведотдел армии знал, что только нескольким машинам танковой дивизии полковника Шаттиха удалось спастись после первого же дня нашего наступления.

То ли уверенность Цимбалюка, то ли нахальство командира роты тяжелых минометов, пробивавшегося к переправе без очереди, повлияли на эсэсовца, только оберштурмфюрер отступил, освобождая дорогу.