Дорош никогда бы не подумал, что это — командир, но водитель выпрямился и почтительно доложил:

— Минут двадцать, герр лейтенант.

— Каждый раз она не вовремя выходит из строя… — пробормотал лейтенант.

— А если бы это случилось во время боя? — захохотал третий.

Дорош отчетливо слышал каждое их слово, и ему захотелось взять их на мушку: длинная очередь по этим двоим, а потом, пока водитель спохватится, скосить и его… Несколько секунд — и нет танкового экипажа. Но он не мог позволить себе рисковать и терпеливо лежал, ожидая товарищей.

Вдруг Дорош почувствовал, что они уже рядом. Ничего не указывало на это, но было такое ощущение, что протянешь руку — и нащупаешь мокрый плащ Котлубая или Цимбалюка. Лейтенант скосил глаза и увидел Дубинского. Двое других товарищей лежали чуть поодаль и разглядывали гитлеровцев.

Дорош подполз к Пашке и зашептал ему на ухо:

— С «тигром» управишься?

Ефрейтор подмигнул: мол, а то как же!

— Пойдешь со мной. Я отвлеку внимание этих двоих, а ты возьмешь на себя водителя. Без шуму, понял?

Дубинский только блеснул ровными белыми зубами.

Цимбалюк и Котлубай уже исчезли в густом кустарнике, только узкий след остался в мокрой траве. Теперь они должны ждать.

Дорош переложил в наружный карман плаща парабеллум, проверив, есть ли патрон в патроннике. В левый рукав спрятал нож с разноцветной плексигласовой рукояткой — предмет зависти многих разведчиков. Этим ножом можно было бриться — настоящая золингеновская сталь, доведенная на кожаном ремне. Дорошу предлагали за нож даже новые хромовые сапоги, но лейтенант не колеблясь отказался. Он свалил им двух гитлеровцев, и расстаться с ножом было все равно что изменить другу.

За спинами танкистов еле заметно качнулась ветка и засвистел дрозд.

Дорош не прячась раздвинул кусты и вышел на поляну. Шел, помахивая только что сломанной веточкой, дружелюбно улыбаясь и насвистывая какой–то мотивчик. Дубинский крался в нескольких шагах от него. Остановился Дорош рядом с водителем, будто заинтересовался его работой. Тот лишь недовольно посмотрел, но не оторвался от гусеницы.

— Добрый день, господа, — начал Дорош, приблизившись, — не знаете ли вы…

Танкисты так и не услышали, чего хочет от них этот стройный обер–лейтенант в новом плаще: Котлубай и Цимбалюк сработали почти синхронно — только блеснули ножи.

Дубинский бросился к водителю, но тот успел что–то заподозрить, оглянулся, подняв тяжелую кувалду. Он размахнулся ею, пытаясь попасть ефрейтору в голову. Дубинский увернулся от удара, взмахнул кинжалом.

Немец оперся рукой на танк, схватился за рукоятку кинжала, торчавшего из груди, но тут подбежал Дорош и ударил его пистолетом в висок.

Дубинский с лейтенантом подхватили тело и потащили в кусты.

Вернувшись, ефрейтор осмотрел гусеницу и полез в танк. Через минуту из люка высунулось улыбающееся лицо Дубинского.

— Порядок, лейтенант, можно и до Берлина домчаться.

Дорош, не ответив, кивнул на гусеницу.

— А–а… — Ефрейтор пренебрежительно скривил губы. — И чего этот фриц так долго с ней возился?

Лейтенант приказал Котлубаю подогнать на поляну «мерседес», а сам пошел посмотреть, не засек ли их кто–нибудь. Но все вокруг было спокойно. Жалобно, очевидно сетуя на погоду, зачирикала птичка, но вдруг испуганно умолкла: Дубинский ударил кувалдой — загудело, застонало железо…

Когда «мерседес» выехал на поляну, ефрейтор закончил ремонт гусеницы. Снова залез в танк, рванул его, крутнулся на месте, едва не зацепив грузовик.