Пришлось помахать перед ними палкой, как перед ленивой собакой. Сначала только мордой водит, потом зубами клацает, вот уже побежала за ней, а теперь попробуй — отбери. Вот и мои бывшие соратники теперь вцепились в эту идею, считают своей и только меня поторапливают. Одним словом, работы будут выставлены в корпусе Бенуа Русского музея! Мог ли Василий Иванович мечтать об этом! А ведь он достоин этого! Жаль только, руководство музея отказалось разместить в этом корпусе знаменитое полотно «От Октября до XXVI съезда». Я самолично нашел место, где могла бы висеть работа, но они сказали, что в Русском музее всегда самой большой картиной был «Медный змей» Бруни, весь мир об этом знает, и они не хотят отдавать приоритет другой картине даже на время недельной выставки…
— Есть гораздо меньший вариант этой работы, — сказала мачеха Тамара, — только не помню, в каком ДК. Выборгском или Всеволожском? Где-то в области.
— Поищем, поищем, — Вилен Сергеевич тут же сделал запись в электронной записной книжке. — Имеющихся работ Василия Ивановича явно недостаточно. Работы последнего периода художника сгорели при том ужасном пожаре.
— Самая последняя работа отца сейчас у меня в мастерской… — предупредил Иероним и осекся.
Видимо, он вспомнил свое скромное участие в автопортрете Лонгина-старшего, которое дало сюжету картины явный адюльтерный поворот. Но Тамара и Вилен Сергеевич не бросились тут же к картине, а согласно кивнули. Пафнутьев опять сделал пометку в записной книжке.
— Я уже подключил к поиску Союз художников, моих бывших соратников по партии. Никита Фасонов обещал несколько работ своего учителя. Скульптор Морошко сказал, что знает еще два места. У адвоката Ростомянца есть картина с дарственной надписью… Наберем, наберем. Для корпуса Бенуа наберем, — можно было подумать, что Пафнутьев сейчас говорил про грибы. — Я думаю, что нам необходим оргкомитет выставки, где у каждого члена будут свои определенные обязанности. Председателем предлагаю Тамару Леонидовну как вдову художника…
— Предлагаю Иеронима назначить сопредседателем, — заметила Тамара, с тревогой посмотрев на пасынка.
— Нет, нет, увольте меня от всяких организаций, — замахал руками Лонгин. — Пусть Тамара председательствует. Никакой ревности к памяти отца у меня нет и быть не может. Я и так готов выполнять все от меня зависящее, чтобы выставка состоялась.
— Тогда, с вашего позволения, я займу должность ответственного секретаря, — предложил Пафнутьев, и все согласно закивали. — Анечка, вы не согласились бы взять на себя информацию, рекламу и связь с прессой?..
Подумать только! Раньше картины Василия Лонгина были везде: в альбомах, открытках, календарях, школьных учебниках… И вот… почти ничего. Как быстро исчезает из нашей жизни вчерашняя история. И нет ничего удивительного, что в классический период греки знали про своего Гомера не больше нашего. История недавних времен, наверное, никогда не представлялась людям большой ценностью. Поэтому человечество обречено не только добывать в поту свой хлеб насущный и рожать в муках, но и копаться в земле в поисках черепков и так доподлинно и не узнать никогда, где в действительности находилась древняя Троя…
— Скорее всего, это обычный человеческий страх, — сказал Иероним.
Они ехали с Аней в военный поселок Свербилово, где в Доме культуры когда-то висела картина Василия Лонгина. Ехали на всякий случай, почти наугад. Один знакомый вспомнил, что был в этом поселке на военных сборах лет двадцать назад и видел в местном ДК полотно «Политбюро ЦК КПСС на балете „Лебединое озеро“».
— В России двадцатого века прошлое было слишком опасно, — продолжал Иероним. |