Она думала об Иерониме. Мечтала, как школьница, о Сибири, об остроге с высоченным частоколом, о кандальном звоне. Вот чиновник, похожий на Павлина Олеговича Ростомянца, с надутыми, как у пупсика, ладошками, уговаривает Аню вернуться, потом начинает пугать, стращать холодом, болезнями, неустроенностью, жестокостью и грубостью нравов. Она настаивает на своем, Ростомянц сдается и пропускает ее. Она везет с собой только Евангелие, пачки маленьких книжечек. Поселяется в темной, низкой избушке, живет тихо и незаметно, может, печет пряники и калачи. Ходит в острог каждый день… Каторжники сначала не любят Иеронима, он для них чужой, непонятный, хотят его даже убить. Но зато они любят Аню, не за внешность, а за сердце. Видя любовь к ней Иеронима, они должны полюбить и его…

Как только она могла подумать, что любовь кончилась, покинула их дом, оставив вместо горевшего огнями ее имени разбитые окна и выставленные рамы? Их любовь просто взрослеет, а пройдя через это испытание, опять вспыхнет огнями, еще более яркими. Ничего еще не кончилось! Все продолжается! Вот только где же Иероним?

Кажется, она может делать эти упражнения бесконечно. Даже не вспотела, а вот слезы от девчоночьих мечтаний выступили. Значит, контрастный душ и бегом в университет. Сегодня руководитель диплома Солохин должен был сказать свое мнение о первых двух главах. Старичку, никогда не работавшему в газетах, но всю жизнь обучавшему студентов газетному делу, было очень интересно, что же там, в этих таинственных редакциях, происходит, как же все-таки эти газетные полоски рисуют и печатают. Нельзя же обижать такого по-детски любознательного старичка.

Закрывая входную дверь, Аня вздохнула с облегчением. На самом деле, ей было неприятно оставаться одной в мастерской мужа. Ей было там неуютно и одиноко, к тому же хотелось действовать, что-то предпринимать, а что делать, чем помочь Иерониму, она не знала. Поэтому она просто оделась и поехала в университет.

На факультете журналистики было много молодых ребят с какими-то новыми лицами. По их лицам нельзя было понять, талантливы они или нет, но было видно даже со Съездовской линии, даже при Аниной близорукости, что ребята эти знают, что хотят от жизни. Аня же до сих пор не знала, чего ей, собственно, нужно от факультета журналистики, от семьи, знакомых, от мира вообще. Где же вы, заочники — домохозяйки, секретарши, провинциальные бездельницы, матери-одиночки, сторожа, кочегары, подсобные рабочие, гении, конечно? Валяете дурака, маетесь дурью, упускаете время, чтобы в последний день явиться в университет с десятком исписанных листков вместо отпечатанного на компьютере дипломного сочинения?

В коридоре Аня увидела худощавую фигуру доцента Каркаротенко. Он громко спорил с полной курчавой девицей. Девица была с ее курса, но фамилию курчавой Аня могла вспомнить только с подсказкой.

— Еще раз повторяю, — уже устало говорил Каркаротенко, — пока не поздно, поменяйте тему диплома. Время есть, больше половины заочников еще и не приступали к дипломному сочинению.

— Эта тема моя, и ничего я менять не буду, — упрямо отвечала курчавая.

— Послушайте, Синявина, если вам хочется писать диплом по Владимиру Соловьеву, ради бога. «Публицистика Соловьева последнего десятилетия XIX века» или еще как. Вы сами послушайте, так сказать, отстранитесь и послушайте, какую тему вы выбрали. «Любовь как эротический пафос в философии Владимира Соловьева»!..

— По-моему, прекрасно звучит! — парировала курчавая.

— По-моему тоже, но не для факультета журналистики. «Любовь как эротический пафос»! При чем здесь журналистика?

Аня остановилась перед расписанием, сама же с любопытством ждала ответа Синявиной.