Вот и не отпускай! Не отпускай, пожалуйста…

— Пожалуйста, — взмолилась я. — Забери меня отсюда!

От ребят, которые смотрели осуждающе! От Левого, который оставил меня одну в этом аду! От Тимофея, которого я подставила… из-за своего легкомыслия, своей глупости… не хочу… здесь, сейчас… я не хочу, чтобы они и дальше на меня смотрели… такую… с оцарапанными голыми ногами. С расплывшимся макияжем. Зареванную и с растрепанными волосами. Хватит… пожалуйста, хватит.

— Ты все слышал, — сказал Макс и развернулся со мной к виртлифту. — Поговорим, когда я вернусь.

И я так боялась этого разговора. Боялась Макса и в то же время боялась его отпустить… боялась, что он ненастоящий. Что это все мне снится, и я до сих пор дрожу в тех проклятых кустах.

Что Макс был в ярости, я чувствовала. Его руки уже не были нежными, сжимали меня жестко, до боли, мышцы напряглись, а глаза опасно сузились. Вновь замкнулся в себе, опасно замкнулся, хотя на ноги мне встать и не дал. И теперь… теперь что?

Он швырнул меня на кровать, совсем не ласково, зажег яркий свет и стянул с меня свой плащ.

— Но… — пыталась я сопротивляться, но Макс не дал:

— Как-то поздновато теперь смущаться, не так ли? Не после той ночи. Не было ведь никакой незакомки, не правда ли?

Ну вот опять об этом… так оно важно?

Я отвернулась, прикусив губу и отказавшись отвечать. Да и какого ответа он от меня ждал? Кажется, никакого.

— Это я был опоен, ты — нет. А я еще удивлялся, откуда это «Я люблю тебя, Макс»? Нравилось меня дурачить?

— Макс, я…

— Я задал вопрос — тебе нравилось меня дурачить?

— Макс! — выдохнула меня, но он меня не слушал, повернувшись к вошедшим медикам.

Ну и тут меня накрыло! Еще миг назад столь спокойная на руках Максимилиана, я вдруг отползла на дальний конец кровати. Под удивленным взглядом Макса, залитая слезами, я забилась в угол… не надо меня касаться, прошу, не надо меня касаться!

— Чего ты испугалась, дурочка? — мягко, как ребенка, спросил Макс. Вновь подошел ко мне, вновь прижал меня к себе, крепко, еще крепче, а я… я плакала, плакала ему в плечо, выплакивая этот ужас. И почти не почувствовала, как плечо укололо, и сразу стало почти все равно.

Макс поднял меня на руки, поместил в медицинскую капсулу, и сказал:

— Не бойся, тебя никто не тронет…

Меня никто не тронул. Медики удалились, Макс вновь сам вытянул меня из капсулы, опустил на кровать. А я лежала, свернувшись клубком, и тихо покачивалась на волнах спокойствия. Лекарства подействовали, растворили страх и горечь, и мне на самом деле стало все равно.

Макс сел на кровать и тихо спросил:

— Это все же была ты?

— Зачем? — тихо ответила я. — Неужели тебе проблем мало, что ты расцарапываешь раз за разом эту рану? Это было ошибкой… моей ошибкой. Тебе же легче будет, если мы забудем и пойдем дальше… ты ведь думал, что это не я. Что это Лейла… называл меня ее именем. И искал ты меня не потому, что хотел найти, а потому тебе было любопытно, кто я, какая я. Ну и? Ты увидел, какая, теперь тебе легче?

Глупости говорю, но лучше глупости, чем вот так лежать и молчать… не могу молчать. Не могу вынести этого молчания!

— Тебе ведь она была тогда нужна, а не я, — продолжила я. — Прости ее… она… так плакала тогда на той веранде…

И сразу же сама на себя разозлилась: ну вот чего я лезу, а? Это его дело, его и Лейлы… да и к чему мне ее защищать?

— Ну вот почему ты всегда все видишь? — выдохнул сквозь зубы Максимилиан.